Общая тетрадь

№ 2 (37) 2006

Это странное слово "свобода"

Свобода, глядя беспристрастно,

тогда лишь делается нужной,

когда внутри меня пространство

обширней камеры наружной.

И. Губерман

Поэты всегда немного философы. Именно поэтому им часто удается в виде художественного образа ярко по­казать суть того или иного явления. Вот и свобода, увиденная поэтом, вдруг открывается нам какой-то нео­жиданной и в то же время удивительно верной — новой стороной. Кажется, еще немного — и мы сможем прийти к единственно правильному пониманию свободы ...

Понятие «свобода», такое знакомое каждому, при вни­мательном рассмотрении оказывается весьма глубоким, что создает значительные сложности при его толкова­нии. Философы всех времен и народов вкладывали в не­го самые разнообразные смыслы, но и по сей день его содержание ускользает от нас: нет такого определения свободы, которое сегодня устроило бы всех.

Перикл: «Считайте за свободу мужество всмотреться в лицо военным опасностям».

Монтескьё: «Одни называют свободой легкую возмож­ность низлагать того, кого они наделили тиранической властью; другие — право избирать того, кому они долж­ны повиноваться; третьи — право носить оружие и со­вершать насилия; четвертые видят ее в привилегии со­стоять под управлением человека своей национальности или подчиняться своим собственным законам. Некий народ долгое время принимал свободу за обычай носить длинную бороду».

Трёльч: «Свобода ... представляет собой свободную, со­знательную, исполненную долга самоотдачу целому, уже существующему как следствие истории, государства и нации».

Токвиль: «Существует свобода гражданская и нравствен­ная; сила, воплощающаяся в единении всех; сила, кото­рую самой власти предназначено охранять; эта свобода заключается в том, чтобы без страха совершать доброе и справедливое».

Достоевский: «Нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рож­дается».

Поэт Губерман тонко почувствовал и смог передать нам, что для понимания свободы необходимо осознать и наличие пространства свободы внутри человека, и существование «камеры наружной». Он дал нам понять, что у свободы есть два измерения — внутреннее и внешнее. Внутренняя свобода — это свобода (способ­ность, возможность) человека самостоятель­но решать, что ему хотеть.

Это то, что часто называют свободой воли, свободой выбора. Спор о наличии или от­сутствии внутренней свободы у человека (свободы воли) идет уже не одно столе­тие. Дань этому спору отдали очень мно­гие великие философы и целые философские школы. Детерминизм и индетер­минизм, дуализм и экзистенциализм, Лю­тер и Эразм, Кант и Гегель, Лосский и Лакан и многие, многие другие не дали окончательного ответа на этот вопрос. Но его нельзя обойти любому, кто заду­мывается о способах организации сосу­ществования людей. Без ответа на этот вопрос — обладает ли человек свободой воли — не может быть построена дейст­венная система организации сосущество­вания людей в социуме. Более того, она не может быть построена без положи­тельного ответа на этот вопрос.

Любая социальная система, в которой люди взаимодействуют друг с другом, обязательно должна ограничивать про­извол в поведении людей. Понятно, что всякое такое ограничивающее требова­ние всегда обращено к сознанию челове­ка, к его сознательной воле. Однако если причина поступков человека лежит не в нем самом, если у него нет свободы воли, если каждый его поступок кем-то или чем-то предопределен, то никакие требо­вания, обращенные к человеку, к его со­знанию, к его разуму, не могут повлиять на его поведение и, следовательно, лю­бая сконструированная система органи­зации сосуществования людей становит­ся бессмысленной. Мы сейчас не гово­рим о том, бессмысленна ли в действи­тельности любая такая система. Мы говорим лишь о том, что если мы отказы­ваем человеку в свободе воли (внутрен­ней свободе), если признаем, что свобо­да принятия решений ему не принадле­жит, что эти решения приходят откуда-то извне, а не являются продуктом его разу­ма, его сознания, то наша деятельность по построению системы организации жизни людей в обществе становится со­вершенно бессмысленной.

Еще двести лет назад недооцененный до сего дня русский мыслитель, преподава­тель Царскосельского лицея А.П. Куни­цын сказал: «Если бы воля была не сво­бодна, то предписания разума были бы напрасны; ибо в них содержалось бы или то, к чему воля необходимо стремится, или то, чего по природе своей она испол­нить не может». Тот, кто берется за ка­кую-либо деятельность в области органи­зации человеческого сосуществования и не хочет заранее считать свой труд бес­смысленным, просто обязан признать на­личие у человека внутренней свободы. Всем, кто хочет ощущать себя свободным человеком среди свободных людей, со­вершенно необходимо зафиксировать эту важнейшую характеристику, выделя­ющую человека из природного мира: каждый человек обладает внутренней свободой (свободой воли).

Необходимо отметить, что внутренняя свобода любого человека ничем не огра­ничена, ибо любое ее ограничение мо­жет быть осуществлено только актом его же собственного сознания, то есть опять же проявлением свободной воли этого человека.

Способность человека к внутреннему вы­бору, то есть к принятию самостоятель­ного решения — что ему хотеть, является фундаментальным качеством челове­ческой личности. Но эта способность не только полезна, но и весьма обремени­тельна. Не зря Ф.М. Достоевский писал, что «свобода выбора — страшное бремя человека». Но только благодаря этим «весьмаобременительным» усилиям, че­ловек может думать, понимать, судить, различать хорошее и плохое. Эти, как и все другие, способности человека совершенствуются тогда, когда человек делает свой внутренний выбор. Тренировка именно этой способности движет челове­ка по пути его развития. Отнимите у чело­века эту способность делать осмысленный выбор, что специфически человеческого у него останется? Самостоятельно ре­шать, что ему хотеть, — важнейшая состав­ляющая способности человека к выбору вообще.

Но если внутри человека есть его личное «пространство свободы», если он ощуща­ет это пространство внутри себя, то мы можем быть уверены, что такому человеку понадобится и свобода внешняя. Следующим естественным шагом человека после осознания и выбора им конкретного же­лания является совершение (или не совершение) действий, направленных на осуще­ствление этого желания. В отличие от же­ланий, возникновению и формированию которых никто и ничто (кроме самого че­ловека) не может помешать, их осуществ­ление предполагает какие-то действия. При осуществлении этих действий весьма вероятно могут возникнуть различные препятствия. Эти препятствия могут быть двух принципиально разных видов. Первый вид препятствий — естествен­ные, никак не связанные с действиями других людей. У человека может появиться желание отправиться в путь. Но на этом пути ему встречается пропасть, перебраться через которую он не может. Человек решил поиграть в футбол, но у него нет мяча. Или человеку захотелось вспомнить стихи любимого поэта, но у него нет нужной книги. Очевидно, что эти препятствия вызваны не зависящими от других людей обстоятельствами. Тем не менее эти препятствия мешают чело­веку осуществить свое желание.

Есть и второй вид препятствий — те, что непосредственно связаны с действиями других людей. Через пропасть, лежащую на пути человека, есть мост. Но этот мост охраняется, и охраняющие его люди могут и не пропустить человека через него. Какие-то люди собираются играть в фут­бол. У них есть мяч, есть площадка для игры, но они могут и не принять челове­ка в игру. Любитель поэзии обратился к соседу, у которого точно есть нужная кни­га, но сосед очень ею дорожит и вежливо отказывает просителю. Эти препятствия зависят от других людей и также могут не дать возможности человеку осуществить свое желание. И те и другие препятствия как раз и образуют, по выражению поэта, «наружную камеру» свободы. Однако нас интересуют только те стены этой каме­ры, которые воздвигнуты людьми, то есть только те препятствия, которые обусловлены наличием вокруг человека других людей и ограничивающие другой вид его свободы — свободу внешнюю.

Внешняя свобода — это свобода (способность, возможность) действовать в обществе в соот­ветствии со своей внутренней свободой тем или. иным образом, преследуя те или. иные цели. Человек обладает внешней свободой в той мере и постольку, в какой мере и по­скольку осуществлению его желаний не препятствуют другие люди. Свободным человека делает наличие у него осознан­ных им желаний и отсутствие воспрепятствования осуществлению этих желаний со стороны других людей. Ценность сво­боды для конкретного человека как раз и определяется соотношением его свобо­ды внутренней и его свободы внешней. Недаром говорят, что свободным можно быть и в тюрьме. Одна из древних на Зем­ле религий — буддизм — в значительной степени построена как раз на этом. Уход от общества внутрь себя, концентрация своих желаний в области, не требующей участия общества в их реализации, недо­ступной для воспрепятствования им, поз­воляет не только осознавать, но и чувст­вовать себя свободным или даже абсо­лютно свободным.

Свобода как воздух. Мы замечаем ее толь­ко тогда, когда нам ее начинает не хва­тать. Свобода кажется нам не нужной или даже становится похожей на ловкий об­ман, когда кто-то расширяет ее в ту об­ласть, в которой у нас нет желаний. Со времени начала перестройки стало боль­ше свободы слова и свободы перемеще­ний, Однако значительная (если не боль­шая!) часть наших сограждан расширения своей свободы практически не ощутила. И тут нечему удивляться: у них нет «непре­одолимого желания высказаться и прока­титься». На своей кухне и в 70-е годы у них была полная свобода слова, а что-то писать и печататься им не надо, они счита­ют, что это не их дело. Путешествовать они тоже «не хотят», так как у них нет для этого денег. Вот и получается, что все это для них как бы и не свобода.

Наличие внешней свободы у человека пря­мо вытекает из существования общества. Стоит только человеку оказаться изолиро­ванным от общества, от всех других лю­дей, тут же понятие его внешней свободы теряет смысл. В некотором роде общество первично по отношению к внешней свобо­де каждого человека. Такое суждение дает возможность утверждать, что общество первично и по отношению к самому чело­веку. По словам французского ученого XIX века Эмиля Фаге, «общество, в кото­ром мы живем и без которого мы не смог­ли бы жить, обладает всеми правами. Его право неопределенно, поскольку оно не ограничено ни в принципе, ни на практи­ке, На основании какого права и с помо­щью каких средств индивид смог бы ограничить право общества? По какому праву? Человек рождается. Кто наделяет его пра­вом кредитора по отношению к государст­ву? При помощи каких средств? Человек одинок. Что может он предпринять против общества, нарушающего его так назы­ваемые права? Протестовать? И только. Общество лишь посмеется над ним. Общество наделено всеми правами прежде все­го потому, что оно ими обладает, раз никто их ему не давал; а затем еще и потому, что, если бы оно ими и не обладало, на практи­ке все равно было бы точно так же, как ес­ли бы оно ими обладало».

Эти рассуждения были бы справедливы, если бы в них разбирались отношения че­го-то огромного и монолитного (общест­ва) и чего-то несоизмеримо маленького и постороннего для этой глыбы (индивида). Понятно, что в отношениях с монолитом­-обществом человек может либо подчи­нить его себе (что очень трудно и удается только единицам), либо подчиниться ему (что совсем не трудно, все вокруг так и поступают), либо погибнуть (что очень не­приятно). Э. Фаге, упускает из виду одну важную деталь: каждый человек сам явля­ется частицей этой глыбы, сплошь состоя­щей только из таких же частиц, да еще и мыслящих притом. И эта мыслящая части­ца прекрасно осознает, что «противостоя­щее» ему общество состоит из таких же, как она, частиц — людей.

А в отношениях с другими частицами — людьми — можно договориться.

На осознание этой простой истины у че­ловечества ушли тысячелетия. Сегодня эта мысль не является откровением. Од­нако как трудно договориться слабому с сильным, бедному с богатым! Но, может быть, все-таки настал уже момент, когда можно было бы начать договариваться всем?

Если такое предложение будет принято и мы все-таки решим договориться, нам придется принять какой-то принцип (принципы), на основе которого мы бу­дем договариваться. При этом новый принцип должен отличаться коренным образом от действующего уже многие ты­сячелетия — сильный всегда прав. Придется решить, по какому иному принципу мы будем ограничивать внешнюю свобо­ду, ведь договорный процесс — это всегда взаимные уступки, взаимное ограниче­ние. Принимая решение договариваться, мы уже (по умолчанию) принимаем реше­ние о взаимном ограничении нашей внешней свободы.

Безграничная свобода — это такой же ок­сюморон, как жареный лед! Безгранич­ная свобода — это отсутствие свободы. Свобода каждого человека должна быть ограничена. Да так всегда было и есть: свобода всегда ограничена — как в любой политической доктрине, так и на практи­ке, Главный вопрос: каким принципом можно и нужно руководствоваться, пра­вомерно ограничивая свободу отдельных людей? Мы — те, кто хочет ощущать себя свободными людьми среди свободных людей, — без труда можем сформулиро­вать такие принципы. Для этого в пер­вую очередь необходимо признать всех других равноправными себе и осозна­вать себя равноправным со всеми дру­гими.

Все люди, преследуя те или иные цели, должны иметь равные права на внеш­нюю свободу, то есть свободу действо­вать в обществе. Если мы имеем равные права на внешнюю свободу, то именно она, внешняя свобода других людей, и есть причина необходимого ограничения мо­ей внешней свободы. Если такую границу между моей внешней свободой и внеш­ней свободой любого другого не устано­вить, то межевой конфликт неизбежен. И тогда опять победит сильнейший. Как и всегда, как тысячи лет назад, так и сей­час! Отсюда второй принцип для дости­жения договоренности: внешняя свобо­да человека может ограничиваться только требованием обеспечения та­кой же, как и у него, внешней свободы других людей.

Кроме требования обеспечения свободы другого человека, никакие иные основа­ния для ограничения свободы кого-либо не допускаются. Но это не означает, что любое обеспечение свободы человека является безусловным и достаточным осно­ванием для ограничения внешней свобо­ды другого. Наличие этого условия толь­ко лишь дает возможность рассмотреть вопрос о конкретном ограничении сво­боды человека. Если же этого основания нет, то вопрос об ограничении внешней свободы кого-либо даже рассматриваться не может! Для окончательного решения вопроса об ограничении свободы мы должны соотнести его с третьим принци­пом: каждому должен быть предостав­лен максимум внешней свободы, совместимый с таким же максимумом свободы каждого другого.

Такое равноправие и есть справедли­вость.

Человечество, сколько оно себя помнит, всегда мечтало о справедливости. Долгие века люди уповали на то, что придет кто-то и установит им эту справедливость силой или словом. Эти надежды не оправдались и, думается, не оправдаются никогда.

Век Просвещения зародился в недрах ев­ропейской цивилизации. Многие выдаю­щиеся люди пришли тогда к выводу, что человеческое сосуществование может быть переустроено на новых рациональ­ных и справедливых принципах. Эти принципы они даже сформулировали. Как умели. Долгие тысячелетия люди считали, что жить можно только так, как они живут сейчас. Следование привыч­ному генетически заложено в каждом че­ловеке. Существование царя земного и царя небесного воспринималось не толь­ко как неизбежное, но и как справедли­вое. И вот пришли Свифт, Руссо, Воль­тер, другие талантливые мыслители и не менее талантливые писатели. Они пока­зали, что такой порядок вещей не только не справедлив, но и не обязателен, и уж совсем не вечен. Что каждый человек рождается с правом на жизнь, свободу и со стремлением к счастью. Это в их головах родилась идея нравственной автоно­мии человека.

Эти идеи овладели массами думающих и образованных людей. И очень многие, благодаря обретенному знанию, почувствовали внутри себя пространство «обшир­ней камеры наружной». Именно поэтому та эпоха называется эпохой Нового вре­мени. Великие просветители не дали лю­дям ни сколь-нибудь точного чертежа более просторной «камеры», ни тем более алгоритма процесса переустройства ста­рой. Но омерзительный вид ее стен был нестерпим для них, и они стали разру­шать эти стены в надежде на то, что новый проект — уже не камеры, а храма — родится сам собой. В общем, такой знако­мый нам принцип: начнем разрушать, а там посмотрим, что получится ...

Однако очень быстро выяснилось, что не все думали и чувствовали, как они. В массе своей народ вообще ни о чем таком не думал, а только чувствовал. Но и среди образованных людей многие и думали, и чувствовали по-другому, и процесс разру­шения стен приобрел не менее омерзи­тельные черты, чем сами стены. По пер­вое число досталось и самим застрельщи­кам. Однако, худо-бедно, через три века после провозглашения идей свободы очень многое из провозглашенного во­плотилось в жизнь. Ценою огромных жертв мир стал более справедлив. Одна­ко по-настоящему справедливым он так и не стал.

Сегодня ясно, что сосуществование людей может быть организовано значительно более справедливо, а переход к справедливому обществу может быть организован со значительно меньшими издержками.

Для того чтобы этот тезис реализовать, необходимо выполнить две задачи:

1. Должен быть разработан проект буду­щего нового дома (а не тюрьмы и не хра­ма), стены которого точно будут ограни­чивать внешнюю свободу каждого. Важ­нейшим элементом такого проекта явля­ется правовая система, в основе которой лежит конституция.

2. Значительной части людей проект дол­жен быть хорошо известен, и они долж­ны быть готовы этот проект поддержать. Когда эти люди придут на избирательные участки и направят своих представите­лей (депутатов) в высший представитель­ный орган власти, проект перехода к справедливому обществу сможет войти в стадию практической реализации.

Казалось бы, очень реальные задачи. Для разработки этого проекта уже сегодня есть все условия, кроме главного: жела­ния (потребности) в обществе или хотя бы в образованной его части.

Ведь для начала надо так мало: обрести желание стать по-настоящему свободны­ми людьми и начать договариваться.