Общая тетрадь

№ 2 (37) 2006

Суверенитет

Происхождение концепции

В настоящее время в политической науке отмечается довольно резкий рост инте­реса к понятию «суверенитет». При этом особое внимание исследователей при­влекают такие проблемы, как место сосредоточения и носители суверенитета, критерии суверенного государства, а так­же современные вызовы традиционной идее суверенитета, которые, возможно, скоро потребуют (или уже требуют) серь­езного пересмотра привычных подходов к этому понятию.

Родоначальником концепции суверените­та считается французский политический философ и теоретик права XVI века Жан Боден (1530 — 1596). Его идеи оказали ис­ключительное влияние на европейскую политическую теорию и практику. Разра­ботка им концепции суверенитета была вызвана актуальными потребностями то­го времени: бесконечные религиозные войны поставили Францию на грань пол­ного хаоса, что вынудило Бодена присту­пить к поиску источника общественного порядка и устойчивости политического режима. Такой источник он находит в су­веренитете, а предложенная им трактовка последнего явилась ориентиром полити­ческой трансформации Европы Нового времени. Именно на основе предложен­ной Боденом теории на континенте нача­ла оформляться система суверенных го­сударств-наций, получившая окончатель­ное закрепление после заключения Вест­фальского мирного договора 1648 года, завершившего Тридцатилетнюю войну в Европе.

В классической работе «Шесть книг о госу­дарстве» (1572) Боден определяет сувере­нитет как абсолютную и постоянную власть государства над своими граждана­ми и подданными. Суверенитет, согласно воззрениям этого мыслителя, постоянен, един, неделим, абсолютен и самодостаточен. Он не требует согласия тех, над кем осуществляется, так что граждане или под­данные в равной мере должны подчи­няться любому правителю-суверену, даже если таковой является деспотом или ти­раном. Первоисточником суверенитета выступает Божественное провидение, а в практическом плане суверенитет предпо­лагает независимость государства от внешних авторитетов (например, Папы Римского или императора Священной Римской империи) и набор функций, обеспечивающих эту независимость: ис­ключительное право издавать законы, решать вопросы войны и мира, творить суд, наказывать и миловать, собирать на­логи и пр. По мысли Бодена, носитель суверенитета не связан законами, которые он сам создает.

В рассматриваемой теории суверенитет являлся сущностным признаком государ­ства, которое Боден определял как пра­вовое управление многими семьями, ибо семья — основание государства. В зависи­мости от того, где сосредоточивался су­веренитет, Боден различал такие формы государственного устройства, как монар­хия («власть одного»}, аристократия «власть меныпинства») и демократия («власть болыпинства»). Вполне в духе своего времени наилучшей формой уст­ройства французский мыслитель считал монархию.

Отметим, что наряду с представлением о централизованном и статичном госу­дарстве, отстаиваемом Боденом, в Евро­пе XVI столетия существовала и альтер­нативная концепция, которую выдви­нул немецкий политический мыслитель Иоганн Алтузий (1557 — 1638). В данном случае государство представлялось выстроенным «снизу», а не «сверху», как у Бодена, — в виде «амальгамы» основан­ных на согласии политических ассоциа­ций, политической системы, где дис­персия власти происходит как функционально, так и территориально. Однако эта теория имела в описываемую эпоху весьма ограниченное распространение. Лишь позже идея делимости суверени­тета получила теоретическое обоснова­ние и политическое оформление в фе­деративной модели Соединенных Шта­тов Америки.

Суверенное государствокак политико-территориальный идеал

Подъем и расцвет системы суверенных государств-наций в Западной Европе обычно объясняется важнейшими эко­номическими и социальными изменени­ями, которые стали решающими и для организации политической жизни. Эта система начала оформляться в период, когда правители приобретали все боль­шую способность контролировать свои территории. С развитием новой конфигурации конкретизировались и органи­зующие ее принципы, причем один из важнейших заключался в том, что гла­венствующая роль в решении социаль­ных, экономических и политических вопросов принадлежит тому, кто контролирует территориальные единицы, составля­ющие систему. Понятие суверенитета стало ключевым для выражения этой идеи. Именно оно оформляло становле­ние отдельных, независимых друг от дру­га территориальных единиц, которые выступили основными строительными блоками социальной и политической жизни.

Реализация выдвинутой Боденом кон­цепции суверенитета происходила по­степенно. Лишь после подписания Вест­фальского мира в Европе утвердился та­кой политико-территориальный поря­док, базовыми структурами которого стали оформляющиеся абсолютистские государства, а также принцип «чья страна, того и вера». Что касается периода, предшествовавшего Вестфальскому ми­ру, то он характеризовался глубокими трансформациями территориальных структур в Западной Европе. Благодаря трудам Бодена во второй половине XVI века определился новый подход к терри­тории как политической категории — идея о том, что правитель государства обладает абсолютной властью над своим доменом. Работы Бодена вдохновили других исследователей, в частности, гол­ландского юриста и политического дея­теля Гуго Гроция (1583 — 1645), описавше­го и обосновавшего территориальный порядок, в котором государства оказыва­лись свободными от внешнего контроля. Впрочем, независимое государство не было единственной территориальной моделью Европы XVII столетия; важную роль в данный период продолжала иг­рать Священная Римская империя, в рамках которой сосуществовали конфе­дерации, герцогства, графства, вольные города. Однако с течением времени именно независимое территориальное государство становилось все более важной частью концептуализации Европы. Вестфальский мир оказался первой ступенью оформления системы суверенных госу­дарств, поскольку составившие его дого­воры предусматривали соглашение о признании политической автономии территориальных единиц, входивших в Священную Римскую империю.

Период, наступивший после Вестфаль­ского мира, был отмечен относитель­ной стабильностью; усиливалась интег­рация территорий (в частности, через начавшееся создание национальных рынков) и складывались интересы тер­риториальных государств как независи­мых целостностей. Постепенно суверенно-территориальная модель стала единственно возможной формой орга­низации политической жизни. После завершения Тридцатилетней войны одной из приоритетных задач стало поддержа­ние баланса сил между государствами, причем конкретной манифестацией это­го явилась разработка формальных правовых принципов, регулирующих вопро­сы войны и мира. Таким образом, в Евро­пе начало складываться международное сообщество и, соответственно, не только внутреннее, но и внешнее измерение суве­ренитета. Возрастающая способность правителей контролировать собствен­ные домены стала важнейшим политико­-географическим сюжетом XVII — начала XVIII столетия, а крупные вестфальские государства превращались в доминирую­щие центры силы.

Однако новый порядок стал размываться уже в середине XVII века. К этому мо­менту многие мелкие и мельчайшие госу­дарства Европы были поглощены своими соседями: их правители не сумели эффективно реализовать принципы сувере­нитета. Крупные политии, в свою оче­редь, создавали мощные армии, разветвленные управленческие машины и хоро­шо интегрированные национальные рынки, при этом постоянно конкурируя между собой. Таким образом, укрепля­лось внутреннее измерение территориального суверенитета, в то время как внешнее, основанное на балансе сил, на­против, ослаблялось. В итоге к XIX веку наполеоновская Франция поставила под вопрос саму идею общеевропейской сис­темы суверенных территориальных госу­дарств. В стремлении создать новую, небывалую прежде империю Наполеон (1769 — 1821) подчинил себе существен­ную часть Европы, однако даже в апогее его господства некоторые ключевые ат­рибуты суверенитета по-прежнему сохраняли свое значение.

Наполеоновский период оказался отно­сительно кратким отклонением от вест­фальских норм, а после поражения Напо­леона участники Венского конгресса 1814 — 1815 годов восстановили на конти­ненте систему юридически суверенных государств. Уважение суверенитета во внутреннем и внешнем его измерении оказалось главным условием сохранения существующего территориального поряд­ка. Действительно, на протяжении не­скольких десятилетий решения, приня­тые в Вене, «замораживали» любые значительные преобразования политичес­кой карты Европы. Однако в долгосроч­ной перспективе им так и не удалось сдержать подъем новых политических и соци­альных сил, вылившийся в объединитель­ные движения в Германии и Италии.

Важнейшим феноменом XIX столетия явилось становление национализма — до­ктрины, объединяющей воедино людей и территорию, на которой они прожива­ют. Если до пришествия национализма суверенитет воплощался в правителе, контролирующем свою территорию, то теперь его главным воплощением высту­пала нация, а политические территории сделались «отражением» наций. Вопрос об очертаниях политической карты Ев­ропы в очередной раз приобрел ключе­вое значение с окончанием Первой ми­ровой войны: конструируя после пораже­ния Германии и Австро-Венгрии новый политико-территориальный порядок, державы-победительницы стремились сохранить прежнее отношение к суверенному территориальному идеалу. Аль­тернативный подход тогда был просто невозможен: единственным отклонени­ем от принятого идеала оказалась Лига Наций (1919 — 1946), но ее деятельность имела маргинальное значение. Версаль­ская система, закрепившая в 1919 году итоги Первой мировой войны, была вы­строена фактически на вестфальском фундаменте и базировалась на принципе национального самоопределения: Еще одна попытка перекроить карту Европы исхо­дя из имперских принципов, предприня­тая нацистской Германией в 1939 — 1945 годах, в ходе Второй мировой войны, оказалась, так же как и наполеоновская, безуспешной, и к середине ХХ века со­стоятельность системы суверенных тер­риториальных государств вновь получи­ла подтверждение. Территориальное го­сударство сохранило свою силу, а полити­ческая карта Европы, основу которой оно составило, образовала «несущую кон­струкцию» современного политического устройства. Суверенитет сделался прак­тически синонимом территориального государства.

Основные концепции суверенитета

Важным вкладом в разработку наследия Бодена стала концепция правового суверенитета, в середине XIX столетия выдви­нутая английским правоведом Джоном Остином (1790 — 1859). Он полагал, что все законы являются своего рода «повеления­ми» суверена, обязатель­ными для исполнения, по­скольку в случае их игнорирования суверен имеет право на насилие. При этом никакая внешняя сила не располагает реальными возможностями влиять на суверенную власть: следствием этого положения оказался, в частности, вывод о том, что международные законы невозможны, поскольку отсутст­вует суверен, который мог бы обеспе­чить их исполнение. Доктрина правово­го суверенитета была крайне влиятель­ной в XIX веке, но со временем ее начали подвергать все более острой критике за отождествление правовых полномочий и политической власти, а также за аполо­гию абсолютизма.

Демократический взгляд на проблему су­веренитета проявился в работах англий­ского философа Джона Локка (1632 — 1704), который утверждал, что источником су­веренитета выступает не государство, но на­род. Естественно, «народ» в понимании Локка был довольно узким понятием, ибо к нему причислялись преимущественно землевладельцы, заинтересованные в ог­раничении абсолютизма. Тем не менее здесь уже присутствует демократическое по духу положение о том, что народ обла­дает властью по праву, и именно ему пред­стоит принимать решения относительно формы этой власти. Таким образом, наря­ду с концепциями государственного и право­вого суверенитета вполне можно говорить о концепции народного суверенитета. Наи­более законченное развитие ей придал французский просветитель Жан-Жак Рус­со (1712 — 1778).

Отметим, что взаимоотношения между различными концепциями суверенитета были и остаются довольно сложными. Народный суверенитет, противопостав­ляя и разделяя народ и государство, не всегда сочетается с суверенитетом государственным. Однако он способен и усиливать государство, если последнее претендует на воплощение воли народа; в данном случае власть государства легитимируется и, соответственно, усиливается аргументами обеих концепций. Подобная комбинация может придать государству новое качество, наделяя его народным государственным суверенитетом. В предельном случае речь может идти о полном единстве народа и государства, которое не нуждает­ся в специальных институтах народного представительства, то есть о тоталитар­ных политических режимах.

Положение о том, что государство пред­ставляет нацию, является определяющим принципом, который организует полити­ческую жизнь в ХХ и в начале XXI столе­тия. Поскольку национализм превратил­ся в доминирующий и мобилизующий фактор XIX и ХХ столетий, становится очевидным, что государства, которые до­стигли максимальной эффективности в эксплуатации национальных чувств, при­обрели дополнительные источники силы, в то время как не освоившие этот на­вык, напротив, ослабели. Соединение на­родного государственного суверенитета с идеей нации привело к формулирова­нию концепции национального суверените­та. Здесь, однако, возникает вопрос о том, в каких отношениях друг с другом состоят концепции народного и нацио­нального суверенитета и может ли вообще концепция национального суверените­та иметь демократическое содержание. Отвечая на него, сторонники либеральной идеи заявляют, что это вполне возможно, если политический режим государства отвечает критериям демократии.

Суверeниmemв федераmuвных  nолumиях

Вестфальская система суверенных госу­дарств являлась, безусловно, доминиру­ющей с точки зрения территориальной организации политической власти. Од­нако эта система не была универсаль­ной: на ее периферии складывались по­литические образования другого характера, наиболее известными из которых стали Ганзейский союз, Швейцарская конфедерация, Священная Римская им­перия, Соединенные Штаты Америки на раннем этапе их истории. С точки зрения неординарного подхода к сувере­нитету наибольший интерес представля­ет именно политическая система США в период между окончательным оформле­нием союза (1781 — 1789) и Гражданской войной (1861 — 1865). Она получила назва­ние «филадельфийской», а ее институты были задуманы таким образом, чтобы избежать воспроизведения политической среды европейского типа, которая счита­лась излишне централизованной и край­не коррумпированной. В отличие от ев­ропейского, американский политичес­кий порядок базировался на изначально центральной роли суверенитета народа, а не монархического и абсолютистского государства.

Одним из следствий этого базисного под­хода стало оформление динамичного и множественного взгляда на суверенитет. Он провозглашался делимым; это означа­ет, что политическая власть может (и в демократической политической системе должна) осуществляться не единствен­ным, а несколькими различными институтами, каждый из которых относительно автономен. И в теории, и на практике суверенитет может располагаться в различных точках политической системы, и в зависимости от его местоположения образуются различные уровни реализации власти. Для федеративной политии акту­альна концепция разделенного суверени­тета (shared sovereignty), в рамках которой власть территориально распределена между разными уровнями, но между ни­ми при этом существуют явные сферы пе­ресечения. Государство же в целом сохра­няет суверенитет по отношению к внеш­нему миру.

В «филадельфийской» системе, таким об­разом, отсутствовал единый суверен; его функции были разделены между феде­ральным уровнем и штатами, образующи­ми союз. Федеральное правительство обладало существенными политическими полномочиями во многих функциональ­ных областях, однако не имело «окончательной» власти для того, чтобы отдавать приказы штатам. Суверенитет при­надлежал народу и отправлялся по пору­чению народа государством, однако происходило это не только на федеральном, но и на региональном уровне. Имен­но на таких основах построена американ­ская модель федерализма, которую называют «дуальной. (или «дуалистичес­кой»). Согласно этой модели, оба уровня в федерации — как федеральный, так и региональный — опираются на собствен­ные источники легитимации власти и полномочий, причем каждый властный уровень обладает значительной автоно­мией. Иными словами, в подлинно феде­ральной системе каждая «властная пло­щадка» располагает суверенитетом в собственной сфере ответственности, поскольку полномочия, которые она осуществляет, не делегировались ей дру­гой «властной площадкой».

Современные проблемы традиционных концепций суверенитета

Наиболее серьезным вызовом для традиционных трактовок суверенитета являются так называемые глобальные проблемы; их невозможно решить, ос­таваясь в рамках национального госу­дарства и, кроме того, они затрагивают подавляющее большинство стран мира. К глобальным проблемам относятся предотвращение войны и поддержание мира, обеспечение стабильности сырье­вых и финансовых рынков, преодоле­ние экологических стрессов, ограниче­ние роста числа беженцев, а также про­тивостояние терроризму. Каждая из этих проблем заставляет пересматри­вать привычное отношение к суверени­тету; взаимодействуя в глобальном ми­ре, государства, причем как большие, так и малые, отказываются от безуслов­ности собственного суверенитета, уступая, делегируя, дробя его.

Далее, на карте мира множится число стран, которые не в состоянии реализо­вать собственный суверенитет, то есть обеспечить защиту своих граждан и уста­новить эффективный контроль над соб­ственной территорией. К таковым отно­сятся расположенные в основном в Аф­рике «несостоявшиеся» и «кризисные» государства, в которых фактически нет центральной власти, предельно обостре­ны межэтнические противоречия, отсут­ствует устойчивый контроль централь­ных правительств над территорией стра­ны. Суверенитет подобных стран фиктивен, он не поддается реализации и потому не может в полном объеме ува­жаться другими государствами. Много­численные примеры международного вмешательства во внутренние дела таких государств говорят о том, что традицион­ные теории суверенитета в упомянутых случаях просто не работают.

Итак, процессы глобализации подталки­вают исследователей к пересмотру теоретических воззрений на суверенитет: он больше не рассматривается как нечто тотальное, окончательное, монолитное. Суверенитет уже не является абсолют­ной ценностью, более того, «корзина» суверенитета, наличествующего в государстве, может быть на­полненной в разной степени — все зависит от кон­кретного случая. Когда государство не справляется со своими обязанностями, оно теряет права суве­рена внутри собственных границ. Если государство не в состоянии обеспечивать элементар­ные права граждан, и это приобретает массовый характер, оно утрачивает и внешнее измерение суверенитета, то есть международное признание. В по­добных случаях практически неизбежно ограниченное или полномасштабное вмешательство извне, ибо глобальные средства массовой информации сегодня не позволяют правительствам скрывать внутренние проблемы. Традиционный суверенитет постепенно теряет свою субстанцию, а дальнейшее ограничение национального суверенитета превраща­ется в устойчивую тенденцию.

Серьезнейший вызов национальному су­веренитету представляет собой регио­нальная интеграция, особенно там, где речь идет о действительно глубоких ин­теграционных процессах, как, напри­мер, в Европейском союзе (ЕС). Разуме­ется, если понимать под суверенитетом окончательную власть над определенной территорией, то совершенно ясно, что такая власть неизменно остается в пре­ делах государств-членов. Ибо, поскольку Союз не располагает правом на легитим­ное насилие, окончательное решение, например, о выходе из состава этого объединения навсегда резервируется за гражданами того или иного демократического государства-члена. (Конечно, другое дело, что до сих пор подобная си­туация не была реализована, но теорети­чески она не исключена.) Далее, ЕС не обладает в полной мере ни одним из признаков традиционного суверените­та. Безусловно, определенные области находятся в компетенции Союза как та­кового, однако в некоторых сферах (на­пример, в общей внешней и оборонной политике) решения по-прежнему прини­маются межгосударственным методом, так что решающее слово и здесь остает­ся за государствами-членами. Даже территория — наиболее очевидный при­знак суверенитета — не является для это­го объединения бесспорной. Так, офи­циально в ЕС входят 25 государств, однако территория, охватывающая эко­номический и валютный союз (наивыс­шее достижение европейской интегра­ции), географически гораздо меньше. Таким образом, ЕС вынужден отказаться от принципа универсальности: он преду­сматривает гибкие пересекающиеся территориальные объединения, причем эта особенность — «изменяющаяся гео­метрия» — станет, по-видимому, еще более заметна в будущем.

Традиционная европейская концепция суверенитета в основе своей унитарна, то есть суверенитет, согласно ей, катего­рически неделим, и поэтому она непри­менима к Союзу как многоуровневой сис­теме. Европейским реалиям ближе кон­цепция плюралистического суверенитета, которую в ХХ столетии разрабатывали политологи Гуго Пройс (1860 — 1925) и Га­рольд Ласки (1893 — 1950) и согласно ко­торой суверенитет в каждом обществе принадлежит различным политическим, экономическим, социальным и конфес­сиональным группам, не располагаясь постоянно в одном месте, но перемеща­ясь от одной группы (или совокупности групп) к другой. Наиболее радикальные сторонники плюралистического подхода к суверенитету идут еще дальше, утверж­дая, что государство — лишь один из при­меров социальной солидарности, и оно не располагает никакой особой властью по сравнению с другими структурами общества.

Вместе с тем не следует думать, что поня­тие «суверенитет» ныне полностью ис­ключено из европейского интеграционного дискурса. Размышления о примени­мости (или неприменимости) концепции суверенитета к крайне сложному, уникальному случаю Европейского сою­за могут оказаться продуктивными, если говорить о «передаче» или «уступке» ча­сти суверенитета национального государства в пользу наднациональной сис­темы. Фактически мы имеем дело с делимостью суверенитета между национальным и наднациональным уровнями. Передавая политическую власть в определенных областях, европейские государства тем самым отказываются от части своего су­веренитета. Благодаря этому обстоятель­ству ЕС представляет собой новую фазу эволюции политико-территориальной структуры современных обществ, в отно­шении которой концепты прежних эта­пов, к каковым относится, в частности, и суверенитет территориального государ­ства, должны использоваться с крайне се­рьезными оговорками.

Литература

Категории политической науки. Под ред. А.Ю. Мельвиля. — М: РОССПЭН, 2002.

Киселева АВ., Нестеренко АВ. Теория федерализма. — М.: МГУ, 2002.

Палиенко Н.И. Суверенитет: историческое развитие идеи суверенитета и ее правовое зна­чение. — Ярославль, 1903.

Hinsley F.Н. Sovereignty. — Cambridge: Cambridge University Press, 1986.

James А. Sovereign Statehood: The Basis of  International Society. — London: Allen and Unwin, 1986.

Biersteker Т. and Weber S. (eds.). State Sovereignty as Social Construct. — Cambridge: Cambridge University Press, 1996.

Newman М. Democracy, Sovereignty and the Еиrоpеtаn Union. — London: Hurst, 1997.

Ansell С. and Palma G. di (eds.). Restructuring Territoriality: Europe and the United States Compared. — Cambridge:

Cambridge University Press, 2004.

ИринаБусыгина,  АндрейЗахаров