Общая тетрадь

№ 32 (1) 2005

Государство и частные интересы в глобальном мире

Отношения, складывающиеся между го­сударством и частными интересами, можно охарактеризовать двумя слова­ми — они непростые. Каковы бы ни бы­ли ситуация в стране, ее политическая система, уровень экономического развития — эти отношения представляют собой очень сложную проблему с тех пор, как появилось государство.

Во Франции роль государства традиционно очень сильная. Это закреплено и в ее Конституции. У англичан, итальянцев, немцев, испанцев совершенно иное понимание назна­чения государства. Франция же развивается в этом направ­лении, пожалуй, медленнее всех в Европе и, собственно го­воря, не является либеральной страной. Такое положение вещей обусловлено ее историей. Франция сформирована государством. Она не была нацией до тех пор, пока сменяв­шие друг друга короли хитростью и силой ни объединили вокруг себя массу населения, которое не говорило на од­ном языке, не имело общей культуры и одинаковых прав. И то, что королям удалось создать, по сути и стало француз­ским государством, своей мощью подавившим частные ин­тересы. Если французов сравнивать с англичанами (я имею в виду вторую половину XX века, когда госпожа Тэтчер за­пустила процесс либерализации, который продолжают британские лейбористы), то во Франции и сегодня на пер­вом месте находится государство, а уж потом — частные ин­тересы. Тогда как в Британии — вначале гражданское обще­ство, частные интересы и только затем государство. Во Франции, как я сказал, иные традиции, и поэтому было бы очень трудно сделать то, что сделала Тэтчер. Либеральная идеология во Франции — не та сфера, где расцветают поли­тики. Мы скорее предпочитаем говорить о республике, о республиканских чувствах, чем о либерализме. А республи­канские чувства есть не что иное, как ощущение принадлежности к единой нации, которая весьма успешно исполь­зует государство.

О доминировании государства во Франции свидетельству­ет прежде всего тот факт, что у нас слишком много государ­ственных служащих. Практически каждый второй француз занят сегодня на государственной службе, то есть находит­ся на содержании государства. Это означает, что реформы проводить очень сложно, по крайней мере, те которые не отвечают интересам чиновников. Я сам был министром, занимался вопроса­ми государственной реформы, и у меня накопился горький опыт в данной сфере. Ознакомившись недавно с перечнем подлежащих ликвидации нерен­табельных государственных структур, который опубликовал нынешний ми­нистр государственной реформы, я с удивлением обнаружил, что девять лет назад, будучи на его месте, уже ликвидировал эти структуры. Но они, тем не ме­нее, выжили. Таким образом, государственная служ­ба — очень мощный фактор, и его нельзя недооцени­вать. Сильное государство всегда ставит частные интересы в подчиненное положение, хотя, надо признать, ситуация в результате развивающихся сегодня процессов глобализации постепенно меняется.

Разумеется, после Второй мировой войны Франция нуждалась в сильном госу­дарстве, которое взяло на себя руководство общественными работами, причем не в слишком транспарентных условиях. При этом были национализированы в первую очередь те предприятия, чьи хозяева сотрудничали с немцами во время войны. А что касается организации предпринимателей, называвшейся Нацио­нальным центром французского патроната, то она, в отличие от подобных ор­ганизаций в Британии или Соединенных Штатах, не проявляла особой заботы о предприятиях, которые привыкли к субсидиям. Эта привычка, естественно, не укрепляет частные интересы и не способствует либерализации.

Короче говоря, государственное вмешательство в послевоенные годы было даже более сильным, чем того требовало восстановление экономики. При­шедший в 1958 году к власти генерал де Голль был привержен идее государственности; его мало интересовали проблемы экономики и внешней политики, он оставил их на усмотрение профессионалов из числа выпускников создан­ной тогда Национальной школы администрации. (В настоящее время они так­же занимают доминирующее положение в высших эшелонах государственной власти либо становятся политическими деятелями, причем как в правых, так и в левых партиях.) Лишь при Жорже Помпиду, который был премьер-министром при де Голле и сменил генерала на президентском посту в 1969 году, ак­ционерные общества и частные компании начали набирать силу, что и стало фактически периодом рождения современного французского либерализма (чего не замечают французские историки).

Интеграция Франции в Европу позволила французскому либерализму выжить, так как Европа была более либеральной, чем Франция. Иначе страна ос­тавалась бы гораздо более этатистской. Европа буквально подталкивает нас к либерализму; мы пообещали осуществить реформы, на которых настаивает Европейский союз. Однако при этом возникают серьезные социальные кон­фликты, поскольку французы довольно плохо представляют себе, что такое международный рынок, а правительство часто объясняет причины всех на­ших проблем требованиями именно европейцев, пытаясь тем самым перело­жить свои ошибки на плечи других.

Итак, наш умеренный либерализм обусловлен давлением со стороны Европы, и надо признать, что сегодняшнее правительство ведет себя не слишком решительно. Оно потеряло больше года, а это много для проведения реформ. Оппозиция набирает силу, отчего ситуация еще больше осложняется. На са­мом деле, когда Франция хочет провести реформу, она не понимает, что такое медленная реформа. Это страна, которая действует резко. У французов, в отличие от англичан, революционный темперамент. Они обожают государство, когда оно функционирует, но когда оно не работает, они рубят головы. Если глава государства не делает то, что должен, его устраня­ют. Например, генерала де Голля французы убрали с помощью референдума, хотя именно он спас Респуб­лику. Либеральный дух зиж­дется на участии граждан в общественных делах, когда перемены созревают медленно, но верно. Во Франции же или ничего не двигается, или, если двигается, то слишком стремительно. И все же это весьма консервативная стра­на, отсюда наши постоянные трудности.

Тем не менее, несмотря на отставание с реформами, государству удалось сни­зить налоги. Напомню, что во Франции — после скандинавских стран — самые высокие налоги, однако платит их лишь половина французов, тогда как другая половина вообще ничего не платит. И тот, кто не платит, отнюдь не склонен участвовать в жизни общества, хотя при этом непрерывно требует большего. Те же, кто платит, считают, что платят слишком много. Так что вопрос социального обеспечения во Франции — очень серьезная политическая проблема. Наша касса социального обеспечения имеет сегодня более 30 миллиардов евродефицита — умопомрачительная цифра. Но реформировать кассу не удает­ся, поскольку каждый хочет сохранить удобную для себя систему социального обеспечения и не желает реформ.

Это не какая-то карикатура на французское общество, просто французы ведут себя иначе, чем, скажем, англичане. Черчилль в свое время говорил своему на­ роду: «Я обещаю вам кровь и слезы». Если бы Черчилль сказал такое францу­зам, он бы долго не продержался. Надо понять, что французы не хотят ни кро­ви, ни слез.

Французы любят равенство, но для себя. Они не любят равенства, например, с арабами, что также создает трудности при реформировании отношений между государством и частными интересами. И все-таки, несмотря на эту упрощенную, но реальную картину, Франции удается находить решения про­блем. Изобретательность французов, умение выкручиваться, выискивать пу­ти, которые, может быть, не всегда законны, велики. Поэтому Франция остается, скажем так, довольно крупной нацией со стабильно высоким уровнем развития. У нас есть бюджетный дефицит, но и немцы в таком же положе­нии. И это притом что, как и немцы, французы принадлежат к романо-германской правовой семье, но первые просто помешаны на праве и всё хотят регламентировать. Современный же мир требует гибкости, и, возможно, по­этому (при жестком регламенте очень сложно адаптироваться) французы не так серьезны, хотя отношения между частным сектором и государством у нас тоже основываются на законе и регламентах. Все регулируется законами. А сколько законов принимается и не применяется! Мы зачастую обсуждаем закон, в отношении которого точно знаем, что он никогда не будет применять­ся. Наш министр экологии, например, предложила десять лет назад абсурд­ный закон об обустройстве территории (то была последняя модная идея). Мы проводили ночи, обсуждая этот проект, и я жду, когда он, наконец, начнет применяться. Можно создать музей французских законов, которые никогда не применялись.

Итак, мы тоже на все смотрим сквозь призму регламентов и законов, и в этом отличие нашей правовой модели от англосаксонской. Именно потому, что у англосаксов меньше законов, они, пожалуй, более адаптированы к процессам глобализации. Правовая система у них больше основана на прецедентах и су­дебных решениях, чем на писаных законах, и поэтому роль судов там гораздо выше, чем у нас. Французские суды применяют законы иногда, может быть, плохо, но это их обязанность. Тогда как обычное право в Великобритании и США дает судьям возможность лично выносить судебные решения, разрешать конфликты между частными и государственными интересами.

Во Франции мы настолько государственники, что у нас существует нечто (ме­ня, например, шокирующее, хотя я не либерал), совершенно немыслимое для либерала. Речь идет об административных судах, дела в которых разрешают не судьи, а государственные служащие. То есть государство не могут судить обычные судьи, у него собственные судьи — его же функционеры. Таким обра­зом, единственный, кто не может реально предстать перед судом, — это госу­дарство. Сложилась довольно странная система, при которой государство об­ладает безнаказанностью. Прежде всего, это относится к случаям коррупции в сфере общественных работ.

Частный же сектор предстает перед обычным судом, и поскольку контроль над судьями несовершенен, его надо совершенствовать, быть может, с помо­щью Европейского союза: гармонизация правовых форм в Европейском союзе, безусловно, приведет к изменению судебной практики и позволит судам иг­рать более важную роль, чем сейчас. Противники этого процесса во Франции считают (отчасти справедливо), что речь в данном случае идет об американи­зации права. Но в международном контексте мне это представляется одной из тех редких областей, которую следует заимствовать, иначе мы будем сталки­ваться со все более серьезными трудностями.

Есть общее пространство, где государственные и частные интересы пересека­ются. Именно здесь и возникает коррупция. Коррупция существует во всем мире; проблема, однако, в том, до какой степени она пронизывает все ткани общества, ибо есть предел, который нельзя переступать. Нельзя допустить, чтобы отношения между государством и частными интересами приводили к параличу общества, потому что иначе под угрозу ставится само его существо­вание.

Коррупция во Франции, как я уже сказал, процветает, прежде всего, в госсекто­ре, что особенно заметно на примере армии. Примерно год назад у нас про­шли громкие процессы по поставкам для армии; несколько генералов были обвинены в злоупотреблении служебным положением, в неправильном ис­пользовании средств. Но государственные и частные интересы сталкиваются и в таких сферах, как строительство дорог, поставки оборудования для боль­ниц и т.д. Все эти работы оплачиваются из госбюджета, что, естественно, со­здает питательную среду для финансовых манипуляций. Наметившаяся в по­следнее время децентрализация, расширяющая прерогативы местных влас­тей по проведению тендеров, также открывает большие возможности для злоупотреблений, если учесть, что мэры и разного рода руководители возглавляют при этом дорогостоящие общественные работы, будучи — по за­кону — их фактическими хозяевами. Из-за бесконечных скандалов десять лет назад во Франции был принят новый кодекс общественных работ. Но он ока­зался настолько сложным, что практически парализовал общественные рабо­ты; сейчас наши законодатели его упрощают.

О политических партиях, которые одновременно представляют во Франции частные и государственные интересы. Совершенно очевидно, что правитель­ство, сформированное одной партией, при управлении общественными работами будет в интересах партии брать взятки. Скандалы по этому поводу вспыхива­ют во многих странах Евро­пы. Французы в этой связи приняли в 1993 году соот­ветствующий закон. Теперь политические партии имеют у нас право получать деньги лишь от тех частных лиц, фамилии которых публикуются в официаль­ном бюллетене, а полученная сумма не должна превышать определенный, очень скромный, порог. В основном же партии финансируются государством с учетом результатов выборов, так что каждый процент на выборах приносит доход. Надо сказать, что эта модель, при всех ее недостатках, разрушила в этой сфере основу коррупции.

Разумеется, борьба с коррупцией не может быть успешной вне судебной сис­темы, в связи с чем вновь встает вопрос о роли судей. Очень важно обеспечить их независимость. Судья должен иметь в обществе достойный его ранга статус, в первую очередь материальный. Судьям надо платить так же, как вы­сокопоставленным бюрократам. Когда руководителям хорошо платят за ста­тус, это часто бывает лучшим способом борьбы с коррупцией. Итак, необходи­мы независимость судей и их ответственность.

Ответственность судей во Франции — проблема, до сих пор не урегулирован­ная. У нас в целом хороший, квалифицированный судебный корпус, но судьи никому не подотчетны. Они заканчивают Национальную школу судей в 25 лет и после этого в их руках сосредоточивается почти неограниченная власть: они могут осудить человека на пожизненный срок или наложить безумный штраф. Между тем и судьи могут ошибаться. Американцы, например, имеют выборную систему судей, что тоже не слишком хорошо, поскольку это не избавляет их от давления частных структур. В Британии, может быть, более работоспособная, саморегулирующаяся система, которая предусматривает приглашение судей из среды успешных адвокатов. Профессия судьи в Британии очень престижна, и, хотя за нее мало платят, крупным адвокатам льстит, ког­да их приглашают в судьи. Эти люди знают, что такое бизнес, гражданское об­щество и имеют ясное представление о границах своей профессии. Тогда как французские судьи далеки от проблем гражданского общества.

Мой рассказ был бы неполным, если бы я не уделил внимания наиболее акту­альной теме — отношениям частных интересов и государства в условиях глоба­лизации.

Ясно, что мы движемся, учитывая огромный поток информации и масштабы современной экономики, к глобальному обществу, когда необходимо принятие серьезного законодательства, которое было бы адаптировано к сегодняш­ним условиям и не позволяло процветать, прежде всего, коррупции.

То есть необходимо начать формировать некий набор общих правил и непре­менно ввести моральную составляющую в функционирование международ­ных рынков. Иначе сегодняшняя либерализация, предоставляющая простор для финансовых махинаций и развязывающая руки мафиозным структурам и террористам, будет и впредь подрывать все наши реформаторские усилия. И не исключено, что в результате может появиться какое-то новое общество, во­обще освобожденное от морали. Но я надеюсь, что понятия этического и мо­рального все-таки возродятся, и мы вспомним о Всеобщей декларации прав человека ООН, которая была принята еще в 1948 году. Этот документ был на­правлен в будущее, и к нему непременно вернутся, поскольку речь в Деклара­ции фактически впервые шла о том, что могло бы стать основой международной морали. Я уверен, в ближайшие годы мы станем возвращаться к забытым ценностям, и у нас появятся общие договоренности на основе этих ценнос­тей, в том числе и с исламским обществом, обладающим, как известно, своей моралью и своими этическими принципами. Это абсолютно другая культура, но если мы будем разрабатывать международные нормы, то сможем догово­риться, выработать общий язык.

Парадокс современного общества состоит в том, что процесс глобализации определяется в первую очередь телекоммуникациями. Их развитие происхо­дило подобно взрыву, и они вырвались далеко вперед, тогда как глобализация экономики и политики отстают.

За последние десять лет мир радикально изменился. Глобализация автомати­чески снижает роль государства, если учесть, что производство товаров и ус­луг переносится в страны, где их себестоимость ниже. Территория, границы государств становятся все более относительными, и, собственно, поэтому со­временному государству предстоят глубокие функциональные изменения, чтобы соответствовать своей новой роли в глобальном обществе. Оно долж­но более четко определить сферу своего вмешательства, передавая некото­рые свои функции, например оказание услуг в области здравоохранения, транспорта, связи, частному сектору. Разумеется, есть функции, без которых государство немыслимо, такие как международное представительство, армия, полиция. Но и в этом случае оно должно быть более эффективным и качест­венным и опираться на квалифицированные кадры. И при этом государство обязано руководствоваться в своей деятельности морально-этическими прин­ципами.

Глобализация в конечном итоге приведет к тому, что возникнут политические международные нормы. Мы вступаем в глобальные международные отноше­ния, которые чреваты огромными трудностями. Но избежать их, имея телевидение, спутники, паутину Интернета, опутавшую все население земли, — нель­зя. Поэтому нужны всеобщие ценности, поддерживаемые различными госу­дарствами и культурами. Тогда, хочется верить, планета сможет управлять сво­ей судьбой.