Оглавление:
К читателю
Семинар
Тема номера
XXI век: вызовы и угрозы
-
СНГ"2: Непризнанные государства на постсоветском пространстве
-
Национальные меньшинства, рынок и демократия*
-
Государство и частные интересы в глобальном мире
Концепция
Дискуссия
-
Почему президент делает это...
-
Свобода слова и корпоративная этика
-
Взаимодействие СМИ и правительства в Великобритании
Наш анонс
-
Уильям М. Джонстон. Австрийский Ренессанс. Интеллектуальная и социальная история Австро-Венгрии 1848 — 1938 гг. Перевод с английского.
-
Юрий Гиренко. Новая русская революция. Опыты политического осмысления.
Новые практики и институты
Личный опыт
Идеи и понятия
Горизонты понимания
Nota bene
№ 32 (1) 2005
Государство и частные интересы в глобальном мире

Отношения, складывающиеся между государством и частными интересами, можно охарактеризовать двумя словами — они непростые. Каковы бы ни были ситуация в стране, ее политическая система, уровень экономического развития — эти отношения представляют собой очень сложную проблему с тех пор, как появилось государство.
Во Франции роль государства традиционно очень сильная. Это закреплено и в ее Конституции. У англичан, итальянцев, немцев, испанцев совершенно иное понимание назначения государства. Франция же развивается в этом направлении, пожалуй, медленнее всех в Европе и, собственно говоря, не является либеральной страной. Такое положение вещей обусловлено ее историей. Франция сформирована государством. Она не была нацией до тех пор, пока сменявшие друг друга короли хитростью и силой ни объединили вокруг себя массу населения, которое не говорило на одном языке, не имело общей культуры и одинаковых прав. И то, что королям удалось создать, по сути и стало французским государством, своей мощью подавившим частные интересы. Если французов сравнивать с англичанами (я имею в виду вторую половину XX века, когда госпожа Тэтчер запустила процесс либерализации, который продолжают британские лейбористы), то во Франции и сегодня на первом месте находится государство, а уж потом — частные интересы. Тогда как в Британии — вначале гражданское общество, частные интересы и только затем государство. Во Франции, как я сказал, иные традиции, и поэтому было бы очень трудно сделать то, что сделала Тэтчер. Либеральная идеология во Франции — не та сфера, где расцветают политики. Мы скорее предпочитаем говорить о республике, о республиканских чувствах, чем о либерализме. А республиканские чувства есть не что иное, как ощущение принадлежности к единой нации, которая весьма успешно использует государство.
О доминировании государства во Франции свидетельствует прежде всего тот факт, что у нас слишком много государственных служащих. Практически каждый второй француз занят сегодня на государственной службе, то есть находится на содержании государства. Это означает, что реформы проводить очень сложно, по крайней мере, те которые не отвечают интересам чиновников. Я сам был министром, занимался вопросами государственной реформы, и у меня накопился горький опыт в данной сфере. Ознакомившись недавно с перечнем подлежащих ликвидации нерентабельных государственных структур, который опубликовал нынешний министр государственной реформы, я с удивлением обнаружил, что девять лет назад, будучи на его месте, уже ликвидировал эти структуры. Но они, тем не менее, выжили. Таким образом, государственная служба — очень мощный фактор, и его нельзя недооценивать. Сильное государство всегда ставит частные интересы в подчиненное положение, хотя, надо признать, ситуация в результате развивающихся сегодня процессов глобализации постепенно меняется.
Разумеется, после Второй мировой войны Франция нуждалась в сильном государстве, которое взяло на себя руководство общественными работами, причем не в слишком транспарентных условиях. При этом были национализированы в первую очередь те предприятия, чьи хозяева сотрудничали с немцами во время войны. А что касается организации предпринимателей, называвшейся Национальным центром французского патроната, то она, в отличие от подобных организаций в Британии или Соединенных Штатах, не проявляла особой заботы о предприятиях, которые привыкли к субсидиям. Эта привычка, естественно, не укрепляет частные интересы и не способствует либерализации.
Короче говоря, государственное вмешательство в послевоенные годы было даже более сильным, чем того требовало восстановление экономики. Пришедший в 1958 году к власти генерал де Голль был привержен идее государственности; его мало интересовали проблемы экономики и внешней политики, он оставил их на усмотрение профессионалов из числа выпускников созданной тогда Национальной школы администрации. (В настоящее время они также занимают доминирующее положение в высших эшелонах государственной власти либо становятся политическими деятелями, причем как в правых, так и в левых партиях.) Лишь при Жорже Помпиду, который был премьер-министром при де Голле и сменил генерала на президентском посту в 1969 году, акционерные общества и частные компании начали набирать силу, что и стало фактически периодом рождения современного французского либерализма (чего не замечают французские историки).
Интеграция Франции в Европу позволила французскому либерализму выжить, так как Европа была более либеральной, чем Франция. Иначе страна оставалась бы гораздо более этатистской. Европа буквально подталкивает нас к либерализму; мы пообещали осуществить реформы, на которых настаивает Европейский союз. Однако при этом возникают серьезные социальные конфликты, поскольку французы довольно плохо представляют себе, что такое международный рынок, а правительство часто объясняет причины всех наших проблем требованиями именно европейцев, пытаясь тем самым переложить свои ошибки на плечи других.
Итак, наш умеренный либерализм обусловлен давлением со стороны Европы, и надо признать, что сегодняшнее правительство ведет себя не слишком решительно. Оно потеряло больше года, а это много для проведения реформ. Оппозиция набирает силу, отчего ситуация еще больше осложняется. На самом деле, когда Франция хочет провести реформу, она не понимает, что такое медленная реформа. Это страна, которая действует резко. У французов, в отличие от англичан, революционный темперамент. Они обожают государство, когда оно функционирует, но когда оно не работает, они рубят головы. Если глава государства не делает то, что должен, его устраняют. Например, генерала де Голля французы убрали с помощью референдума, хотя именно он спас Республику. Либеральный дух зиждется на участии граждан в общественных делах, когда перемены созревают медленно, но верно. Во Франции же или ничего не двигается, или, если двигается, то слишком стремительно. И все же это весьма консервативная страна, отсюда наши постоянные трудности.
Тем не менее, несмотря на отставание с реформами, государству удалось снизить налоги. Напомню, что во Франции — после скандинавских стран — самые высокие налоги, однако платит их лишь половина французов, тогда как другая половина вообще ничего не платит. И тот, кто не платит, отнюдь не склонен участвовать в жизни общества, хотя при этом непрерывно требует большего. Те же, кто платит, считают, что платят слишком много. Так что вопрос социального обеспечения во Франции — очень серьезная политическая проблема. Наша касса социального обеспечения имеет сегодня более 30 миллиардов евродефицита — умопомрачительная цифра. Но реформировать кассу не удается, поскольку каждый хочет сохранить удобную для себя систему социального обеспечения и не желает реформ.
Это не какая-то карикатура на французское общество, просто французы ведут себя иначе, чем, скажем, англичане. Черчилль в свое время говорил своему на роду: «Я обещаю вам кровь и слезы». Если бы Черчилль сказал такое французам, он бы долго не продержался. Надо понять, что французы не хотят ни крови, ни слез.
Французы любят равенство, но для себя. Они не любят равенства, например, с арабами, что также создает трудности при реформировании отношений между государством и частными интересами. И все-таки, несмотря на эту упрощенную, но реальную картину, Франции удается находить решения проблем. Изобретательность французов, умение выкручиваться, выискивать пути, которые, может быть, не всегда законны, велики. Поэтому Франция остается, скажем так, довольно крупной нацией со стабильно высоким уровнем развития. У нас есть бюджетный дефицит, но и немцы в таком же положении. И это притом что, как и немцы, французы принадлежат к романо-германской правовой семье, но первые просто помешаны на праве и всё хотят регламентировать. Современный же мир требует гибкости, и, возможно, поэтому (при жестком регламенте очень сложно адаптироваться) французы не так серьезны, хотя отношения между частным сектором и государством у нас тоже основываются на законе и регламентах. Все регулируется законами. А сколько законов принимается и не применяется! Мы зачастую обсуждаем закон, в отношении которого точно знаем, что он никогда не будет применяться. Наш министр экологии, например, предложила десять лет назад абсурдный закон об обустройстве территории (то была последняя модная идея). Мы проводили ночи, обсуждая этот проект, и я жду, когда он, наконец, начнет применяться. Можно создать музей французских законов, которые никогда не применялись.
Итак, мы тоже на все смотрим сквозь призму регламентов и законов, и в этом отличие нашей правовой модели от англосаксонской. Именно потому, что у англосаксов меньше законов, они, пожалуй, более адаптированы к процессам глобализации. Правовая система у них больше основана на прецедентах и судебных решениях, чем на писаных законах, и поэтому роль судов там гораздо выше, чем у нас. Французские суды применяют законы иногда, может быть, плохо, но это их обязанность. Тогда как обычное право в Великобритании и США дает судьям возможность лично выносить судебные решения, разрешать конфликты между частными и государственными интересами.
Во Франции мы настолько государственники, что у нас существует нечто (меня, например, шокирующее, хотя я не либерал), совершенно немыслимое для либерала. Речь идет об административных судах, дела в которых разрешают не судьи, а государственные служащие. То есть государство не могут судить обычные судьи, у него собственные судьи — его же функционеры. Таким образом, единственный, кто не может реально предстать перед судом, — это государство. Сложилась довольно странная система, при которой государство обладает безнаказанностью. Прежде всего, это относится к случаям коррупции в сфере общественных работ.
Частный же сектор предстает перед обычным судом, и поскольку контроль над судьями несовершенен, его надо совершенствовать, быть может, с помощью Европейского союза: гармонизация правовых форм в Европейском союзе, безусловно, приведет к изменению судебной практики и позволит судам играть более важную роль, чем сейчас. Противники этого процесса во Франции считают (отчасти справедливо), что речь в данном случае идет об американизации права. Но в международном контексте мне это представляется одной из тех редких областей, которую следует заимствовать, иначе мы будем сталкиваться со все более серьезными трудностями.
Есть общее пространство, где государственные и частные интересы пересекаются. Именно здесь и возникает коррупция. Коррупция существует во всем мире; проблема, однако, в том, до какой степени она пронизывает все ткани общества, ибо есть предел, который нельзя переступать. Нельзя допустить, чтобы отношения между государством и частными интересами приводили к параличу общества, потому что иначе под угрозу ставится само его существование.
Коррупция во Франции, как я уже сказал, процветает, прежде всего, в госсекторе, что особенно заметно на примере армии. Примерно год назад у нас прошли громкие процессы по поставкам для армии; несколько генералов были обвинены в злоупотреблении служебным положением, в неправильном использовании средств. Но государственные и частные интересы сталкиваются и в таких сферах, как строительство дорог, поставки оборудования для больниц и т.д. Все эти работы оплачиваются из госбюджета, что, естественно, создает питательную среду для финансовых манипуляций. Наметившаяся в последнее время децентрализация, расширяющая прерогативы местных властей по проведению тендеров, также открывает большие возможности для злоупотреблений, если учесть, что мэры и разного рода руководители возглавляют при этом дорогостоящие общественные работы, будучи — по закону — их фактическими хозяевами. Из-за бесконечных скандалов десять лет назад во Франции был принят новый кодекс общественных работ. Но он оказался настолько сложным, что практически парализовал общественные работы; сейчас наши законодатели его упрощают.
О политических партиях, которые одновременно представляют во Франции частные и государственные интересы. Совершенно очевидно, что правительство, сформированное одной партией, при управлении общественными работами будет в интересах партии брать взятки. Скандалы по этому поводу вспыхивают во многих странах Европы. Французы в этой связи приняли в 1993 году соответствующий закон. Теперь политические партии имеют у нас право получать деньги лишь от тех частных лиц, фамилии которых публикуются в официальном бюллетене, а полученная сумма не должна превышать определенный, очень скромный, порог. В основном же партии финансируются государством с учетом результатов выборов, так что каждый процент на выборах приносит доход. Надо сказать, что эта модель, при всех ее недостатках, разрушила в этой сфере основу коррупции.
Разумеется, борьба с коррупцией не может быть успешной вне судебной системы, в связи с чем вновь встает вопрос о роли судей. Очень важно обеспечить их независимость. Судья должен иметь в обществе достойный его ранга статус, в первую очередь материальный. Судьям надо платить так же, как высокопоставленным бюрократам. Когда руководителям хорошо платят за статус, это часто бывает лучшим способом борьбы с коррупцией. Итак, необходимы независимость судей и их ответственность.
Ответственность судей во Франции — проблема, до сих пор не урегулированная. У нас в целом хороший, квалифицированный судебный корпус, но судьи никому не подотчетны. Они заканчивают Национальную школу судей в 25 лет и после этого в их руках сосредоточивается почти неограниченная власть: они могут осудить человека на пожизненный срок или наложить безумный штраф. Между тем и судьи могут ошибаться. Американцы, например, имеют выборную систему судей, что тоже не слишком хорошо, поскольку это не избавляет их от давления частных структур. В Британии, может быть, более работоспособная, саморегулирующаяся система, которая предусматривает приглашение судей из среды успешных адвокатов. Профессия судьи в Британии очень престижна, и, хотя за нее мало платят, крупным адвокатам льстит, когда их приглашают в судьи. Эти люди знают, что такое бизнес, гражданское общество и имеют ясное представление о границах своей профессии. Тогда как французские судьи далеки от проблем гражданского общества.
Мой рассказ был бы неполным, если бы я не уделил внимания наиболее актуальной теме — отношениям частных интересов и государства в условиях глобализации.
Ясно, что мы движемся, учитывая огромный поток информации и масштабы современной экономики, к глобальному обществу, когда необходимо принятие серьезного законодательства, которое было бы адаптировано к сегодняшним условиям и не позволяло процветать, прежде всего, коррупции.
То есть необходимо начать формировать некий набор общих правил и непременно ввести моральную составляющую в функционирование международных рынков. Иначе сегодняшняя либерализация, предоставляющая простор для финансовых махинаций и развязывающая руки мафиозным структурам и террористам, будет и впредь подрывать все наши реформаторские усилия. И не исключено, что в результате может появиться какое-то новое общество, вообще освобожденное от морали. Но я надеюсь, что понятия этического и морального все-таки возродятся, и мы вспомним о Всеобщей декларации прав человека ООН, которая была принята еще в 1948 году. Этот документ был направлен в будущее, и к нему непременно вернутся, поскольку речь в Декларации фактически впервые шла о том, что могло бы стать основой международной морали. Я уверен, в ближайшие годы мы станем возвращаться к забытым ценностям, и у нас появятся общие договоренности на основе этих ценностей, в том числе и с исламским обществом, обладающим, как известно, своей моралью и своими этическими принципами. Это абсолютно другая культура, но если мы будем разрабатывать международные нормы, то сможем договориться, выработать общий язык.
Парадокс современного общества состоит в том, что процесс глобализации определяется в первую очередь телекоммуникациями. Их развитие происходило подобно взрыву, и они вырвались далеко вперед, тогда как глобализация экономики и политики отстают.
За последние десять лет мир радикально изменился. Глобализация автоматически снижает роль государства, если учесть, что производство товаров и услуг переносится в страны, где их себестоимость ниже. Территория, границы государств становятся все более относительными, и, собственно, поэтому современному государству предстоят глубокие функциональные изменения, чтобы соответствовать своей новой роли в глобальном обществе. Оно должно более четко определить сферу своего вмешательства, передавая некоторые свои функции, например оказание услуг в области здравоохранения, транспорта, связи, частному сектору. Разумеется, есть функции, без которых государство немыслимо, такие как международное представительство, армия, полиция. Но и в этом случае оно должно быть более эффективным и качественным и опираться на квалифицированные кадры. И при этом государство обязано руководствоваться в своей деятельности морально-этическими принципами.
Глобализация в конечном итоге приведет к тому, что возникнут политические международные нормы. Мы вступаем в глобальные международные отношения, которые чреваты огромными трудностями. Но избежать их, имея телевидение, спутники, паутину Интернета, опутавшую все население земли, — нельзя. Поэтому нужны всеобщие ценности, поддерживаемые различными государствами и культурами. Тогда, хочется верить, планета сможет управлять своей судьбой.
