Оглавление:
К читателю
Семинар
Тема номера
Гражданское общество
Историческая политика
СМИ и общество
-
Журналистика как власть и ответственность
-
Зачем нужны журналистика, литература, образование, если они ничего не могут изменить?
Точка зрения
Горизонты понимания
Наш анонс
Nota bene
№ 67 (1) 2015
Информационный контекст и пределы свободы*

Не вижу ничего необычного в том, что происходит в России, если речь идет о состоянии СМИ. Мы развиваемся, во-первых, в духе российских исторических традиций, во-вторых, что более важно, происходит это в контексте общемировых трансформаций в отношениях между государством и массмедиа. В России зарегистрировано примерно 90 тысяч СМИ, может быть, сейчас чуть меньше: цифры каждый год меняются на сотни в плюси в минус. Но вот что любопытно: 90% российских СМИ не являются государственными. Федеральные СМИ, эти самые полтора десятка федеральных телеканалов и больше сотни спутниковых телеканалов, связывают территории — держат общее культурно-информационное пространство, создают единый контекст и контент. Давно уже стало банальностью мнение о том, что Интернет конкурирует с офлайновым СМИ. Но эта банальность подтверждается цифрами. Парадоксальность в том, что, например, на сайты российских СМИ заходит довольно много народу в абсолютных цифрах, а в относительных — всего лишь каждый четвертыйпользователь Интернета. Причем только 4% российских пользователей регулярно просматривают новостные сайты. Мы имеем дело с двумя (а может, с десятью или сотней) параллельными информационными пространствами. Пространство, которое создают Первый канал или ВГТРК, скажем, на 4% пересекается с информационным пространством, которое создает Интернет. Уже много сказано по поводу того, что в России есть общество Интернета и общество телевидения: и да, и нет. С одной стороны, они пересекаются, с другой стороны, 4% каким-то образом коррелируют с обществом в офлайне. Другая любопытная статистика: каждый из таких интернет-ресурсов, как «Яндекс», Mail.ru, «ВКонтакте» или даже иностранный Google, обгоняет один-два федеральных канала по численности аудитории. Причем не только в Москве, но по всей стране, и речь не только об аудитории до 34 лет, для которой «Яндекс» является первым медиаресурсом, но и аудитории до 64 лет, — «Яндекс» обгоняет Первый канал. И, конечно, в таких условиях государство не может не обращать внимания на этот растущий сегмент.
Россия не стоит особняком от современных общемировых процессов в медиа, которые по-разному проявляются в Америке, Иране, Китае и в России. Недавно вышла интересная книга, в числе соавторов которой — один из основателей Google Эрик Шмидт*. Авторы полагают, что период свободного развития Интернета, неограниченной его свободы заканчивается во всем мире. Тенденции к национализации Интернета, созданию национальных его сегментов характерны не только для таких стран, как Иран, Китай или Россия, которая скоро, в ближайшие уже месяцы, наверное, определится с долгосрочными тенденциями в этой отрасли, — но и для других стран. Тенденции к фильтрации Интернета проявляются в Европе и в Америке. Там это делается по-другому, но тем не менее делается. В частности, проводятся консультации с лидерами рынка, беседы, конференции, на которых стороны приходят к взаимопониманию. Например, нужно, чтобы латентные джихадисты из Европы не отправлялись воевать в «Исламское государство». Как этого добиться? Вероятно, непринятием какого-нибудь законодательного запрета, потому что на уровне Евросоюза сделать это довольно затруднительно. Еще более затруднительно регулировать СМИ через законодательство в США, поскольку на Первую поправку к американской конституции никто в открытую не покусится. Тем не менее взаимопонимание достигается, в том числе путем технических манипуляций, в результате которых определенные сайты становятся недоступны либо труднодоступны. Регулирование может осуществляться гораздо более тонко, чем, как мне кажется, это представляется условному депутату Деньгину от ЛДПР. Для меня это скорее имя нарицательное, некий абстрактный депутат, который пытается регулировать Интернет дремучими методами. Возьмем закон, который был принят в августе 2014 года, и, прочитав который, все испугались, что в кафе для выхода в Интернет через Wi-Fi придется предъявлять паспорт. И как это происходит на деле? Да никак. Закон попросту не работает. Он принят, но не действует, потому что его применение абсурдно. Идентификация пользователей — вопрос во всем мире решенный. В Европе с вас в худшем случае могут потребовать подтверждения через СМС, или логин, или что-то еще. Но поскольку в европейских странах все мобильные номера верифицированы, на любой бензоколонке можно без всякого логина и пароля подключиться к Интернету через Wi-Fi. То есть существуют гораздо более тонкие способы идентификации. А наши депутаты Госдумы не знают, как устроено современное информационное пространство, но, испытывая запретительный синдром, не могут решить проблему цивилизованными методами.
Так или иначе, какая-то фильтрация интернет-контента в России начнется, и это будет не уникальным чисто российским примером. В Америке, если вы увлечетесь скачиванием пиратского контента или педофильных материалов, вас арестуют, вычислив тем или иным способом — по IР-адресу, обойдя VPN и анонимайзеры. В данном случае американские правоприменители, в сущности, ничем не отличаются от российских, когда говорят, что нужно преследовать за экстремизм. Другое дело, что в юридических, иезуитских упражнениях англосаксонские законодатели поднаторели, поскольку за их плечами многовековая практика. А у нас в этой части провал из-за долгого периода преобладания вправе революционной законности. Не очень понятно, по какому принципу в России будут фильтровать контент, но если фильтрация будет контекстной, мне кажется, в ней обнаружится много дыр. Очевидно, что взаимодействие государства и лидеров интернет-сообщества в сфере регулирования Интернета у нас недостаточное. Если бы началось открытое, заинтересованное обсуждение, можно было бы найти компромиссное или даже консенсусное решение по многим вопросам, связанным с интересами общественной безопасности, нравственности и т.д. Причем договоренности можно было бы не оформлять формально через законодательство. Ну, например, можно ли формально прописать правила пользования ножом и вилкой? Нет, нельзя, потому что это определяется культурой и этикетом. Невозможно создать конечный список, регламент в тысячу страниц, который нельзя было бы обойти как любое формальное право: если в законе не написано, что нельзя вилку совать в нос, то почему бы этого не сделать? Я же не нарушу закон. Регулирование контента печатных СМИ в интересах государства, кстати, во многом основано не на формальном законодательстве, потому что закон о печати с начала 90-х годов особенно не трогали. Регулирование офлайновых СМИ осуществляется способом, который пока не работает по отношению к Интернету, — неформальные отношения, административное вмешательство, финансовые рычаги. В результате российские СМИ оказались встроены в конструктивную с точки зрения государства информационную политику и ведут себя дисциплинированно, не нарушают канонов гражданской стабильности и равновесия. Существует масса способов привести их в чувство, если они начнут нарушать правила игры. В сущности, все эти методы регулирования известны во всем мире. И если даже в самой демократической стране собственник СМИ вдруг впадает в безрассудство и начинает выбиваться из консенсусной или компромиссной линии поведения, одобренной большинством, рынок или кто-то еще его одернут. К тому же само общественное сознание настроено на самоблокировку маргинальных проявлений. Думаю, что и в России можно бы уже не упражняться в принятии экзотических законов, потому что наше общественное сознание обладает способностью к самоблокировке. Но представители российской законодательной и исполнительной власти опасаются, что наш человек дурнее, чем все другие в мире, и не сумеет отсеять экстремизм попросту на уровне его невосприятия. В действительности многие запреты излишни и не выполняют никакой функции.
Полагаю, таким же бесплодным будет и закон об иностранном участии в СМИ. По действующему законодательству он касается только телеканалов и радиосетей, которые вещают на территории с охватом большим, чем половина населения России, и при условии, что иностранцам принадлежит 50% и более данных СМИ. А есть разговоры о новой планке в 20%, которая вызывает серьезные опасения, что это приведет к переделу всего рынка российских СМИ. Думаю, механизм принятия этого закона был примерно таким же, как в случае с законом об указании паспортных данных при использовании Wi-Fi: налицо раскоординированность в выработке решений между ветвями государственной власти и разными акторами на политической сцене. Не уверен, что законопроект родился в результате тщательного согласования позиций Минкомсвязи и людей в Госдуме, которые оформляли инициативу в буквы. Исполнительная власть так мыслит: если реальность будет богаче, чем закон, мы отрегулируем его подзаконными актами. В реальности можно получить результат противоположный тому, что подразумевал закон. Далее, давайте учитывать традиционно пренебрежительное отношение в России к формальному праву — мало ли что в законе написано. Тем не менее формально закон затронет более половины российских СМИ, в том числе федеральные каналы, например СТС, акции которого есть на бирже «Насдак»*. Стало быть, телеканал СТС должен уйти с биржи «Насдак», поскольку нельзя гарантировать, что какой-нибудь иностранец не купит больше 20% акций. То есть в данном случае результатом будет падение капитализации конкретного телеканала и падение капитализации всего медиарынка.
Неизбежен передел российского рынка СМИ. Уже сейчас, когда в пакете телеканалов «Акадо» больше нет группы каналов шведского спутника Viasat, нет канала «Си-эн-эн», который тоже ушел, Bloomberg пока остается, потому что он работает по аккредитации и на него закон не распространяется. Что еще мы получили, кроме общего падения капитализации рынка, снижения его рекламной привлекательности и потока инвестиций? Мы получили нерациональную трату ресурсов на то, чтобы обойти закон через хитроумные юридические схемы. То есть, условно говоря, если газета «Ведомости» захочет остаться на рынке, то она останется примерно в том же виде, в котором сейчас существует, но оформлено юридически это будет так, что не подкопаешься. И журналисты будут понимать, что работают в той же газете, которая есть часть «Уолл-Стрит Джорнал» и «Файненшл Таймс». А правоприменители будут знать, что могут закрыть ее по понятиям, например за несоблюдение требований к пожарной безопасности.
Возьмем другой пример. Что произошло после принятия закона о том, что кабельные каналы не могут транслировать рекламу. Законодатели думали, что ударят по телеканалу «Дождь». Нет. Первым, кто ушел с рынка, стало телевидение «Комсомольская правда», у которого было много рекламы. Это к вопросу о том, насколько просчитываются подобные инновации с точки зрения рынка и капитализации. Притом, что есть масса способов отрегулировать этот рынок неформальными методами взаимодействия на элитном уровне, через внушение, политическое давление, административное давление, которое я не осуждаю как таковое, как некое «ай-ай-ай». Современный мир настолько богат на практики воздействия, регулирования, в том числе через неформальные методы, что далеко не всегда обязательно прибегать к реактивному написанию и принятию законов, которые неэффективны для регулирования процессов. Но хождение по граблям — это, как известно, наша старинная национальная забава.
Интернет-рынок составляет существенную часть российской экономики: это 143 млрд долларов общей капитализации, это 1,3 млн IT -профессионалов, это 8,5% генерации с помощью прямых и косвенных средств российского ВВП, это 2,5% всей российской торговли, внутренней и внешней. Хотя бы поэтому, на мой взгляд, этот сегмент экономики: а) такими методами лучше бы не трогать; б) его можно было построить и отрегулировать более эффективными неформальными методами, как это происходило в США, где Google, Yahoo и все прочие вполне себе договороспособны.
Кроме того, нас ждет еще более важный этап, тоже носящий глобальный характер, который заключается в том, что уже даже не интернет-СМИ являются распространителями медиаконтента, а браузеры и интернет-платформы, социальные сети как средства распространения информации или играющие роль СМИ. Мы вступаем в область неопределенности: ни государство, ни игроки рынка не знают, что будет происходить дальше. Известный закон о персональных данных вступит в силу с 1 сентября 2016 года*, и если трактовать его буквально, он означает изоляцию российского сегмента Интернета от внешнего мира. Закон родился в результате того же непонимания условным депутатом Деньгиным реалий мирового информационного пространства, феномена облачных технологий, метаданных, что такое персональные данные и где они вообще витают. Ведь уже все случилось, персональная информационная невинность, нетронутость давно потеряна.
Современные методы мониторинга, контроля и обработки метаданных достаточно развиты, имеют наднациональный характер. Можно, конечно представлять, что сервер Facebook или Twitter стоит непосредственно в Лэнгли в ЦРУ, но это не так. Ну да, от ЦРУ к нему ведет более короткий отрезок кабеля, но если играть по этим правилам, то никто не мешает развивать собственный сегмент такими же методами на основе собственных отечественных корпораций типа «Яндекса», который в России по-прежнему впереди Google. Отрезок кабеля до «Яндекса» короче, чем до Google. На мой взгляд, решение не принято на политическом уровне, оно будет зависеть от того, как будут развиваться наши отношения с Западом: до сентября 2016 года еще вечность. Но если трактовать закон буквально, то будет нельзя ничего — ни айтюнс, ни айфон, ни айпад, ни вообще продукцию Apple. Впрочем, пользоваться мобильной связью теоретически тоже нельзя, потому что можно докопаться до ваших персональных данных. Ну и вообще, кроме звонка по телефону старого типа, где нужно диск вращать, ничего нельзя. На самом деле все это государству невыгодно, в интересах ФСБ не запрещать ни Интернет, ни Facebook с Twitter, потому что они удобное средство контроля за нежелательными элементами. Они там сами о себе все пишут. Просто самодонос. Нужно лишь уметь это анализировать. Непонятно, что победит: глупость отдельных правоохранителей либо продвинутость той части сообщества спецслужб, которые считают, что Интернет предлагает хорошие методы слежения и этот канал нужно использовать.
Мы стоим на развилке, пока непонятно, какие методы будут преобладать — глупые и неграмотные, исходящие из непонимания современных информационных процессов, или умные и продвинутые, основанные на компетенции, позволяющие, в том числе государству и его спецслужбам, регулировать общественные процессы, проводить нужную государству информационную политику, влиять на массовое сознание эффективными методами. Собственно, в ближайшие год-два мы увидим, по какому пути пойдем.
Дискуссия
Марина Скорикова, менеджер Школы гражданского просвещения, г. Москва:
— Спасибо, Георгий Георгиевич. Хочу обратить внимание на мысль эксперта о том, что процессы, происходящие в России, в культурно-информационном пространстве в его взаимодействии с государством и обществом, не обособлены от мирового контекста. Ясно также, что наши инструменты в этой сфере все же несколько иные, как, собственно, и риторика.
Хотела бы прокомментировать заключительную мысль Георгия Георгиевича о том, что выгодно или невыгодно государству. Сейчас, похоже, из легитимного пространства выдавливается общественная дискуссия как инструмент формирования консенсусных решений для общего блага. Есть ли тут заинтересованность государства, которое не доверяет обществу? Лично у меня возникает ощущение, что происходит это отчасти оттого, что общество сейчас испытывает дефицит профессионалов, что стало заметно в общественной и политической жизни. Думаю, что это есть и в журналистской среде. К чему это может привести?
Георгий Бовт:
— Тут вопрос, наверное, вообще о качестве государственных и общественных институтов в стране. Их можно выстраивать по-разному. Можно строить на основе демократии, которая описана как демократия западного типа, родившаяся в XVIII-XIX веках и утвердившаяся сначала в англосаксонских странах, а потом и в других странах западного мира. Можно их строить на основе восточноазиатской меритократии, с профессиональной бюрократией и определенными культурно-историческими традициями, которые не позволяют дуракам, грубо говоря, прорываться на высокие бюрократические позиции. Собственно, и профессиональные среды формируются по тем же принципам, конечно. Либо это конкуренция, свободный отбор на основе диктата рынка, сейчас, к сожалению, довольно упрощенного. В принципе сочетание демократии и меритократии, наверное, было бы идеальным, но мне кажется, что мы зависли в какой-то черной дыре между тем и другим. И отсутствие культа знаний, культа науки, который был присущ даже позднесоветскому периоду, в настоящее время сказывается и на качестве государственного управления, и на качестве массмедиа. У нас государство имеет гораздо больше формальных и неформальных возможностей, рычагов, методов, чтобы продвигать свои интересы по разным медийным каналам. И оно часто проигрывает в силу того, что не использует эти методы и опускается до пропаганды, которая просто неэффективна. Потому что в одном случае это Рифеншталь и Киселев, которые талантливы, а в другом — какой-нибудь глупец, который опустит передачу до низшего рейтинга, и все, что он скажет, обернется против государства и против него лично.
Евгений Коноплев, руководитель пресс-службы Государственного бюджетного учреждения «Городское агентство управления инвестициями», г. Москва:
— у меня два вопроса. Один касается чисто российской специфики, второй
— глобального контекста. Пока я вас слушал, мне вспомнилась фраза, которую произнес мой знакомый, руководитель одного издания. Фраза звучит приблизительно так: «Работа в медиабизнесе сегодня напоминает мне игру в шахматы, когда твой партнер может непредсказуемо и в любой момент изменить правила игры». Вам, может быть, интересно узнать, что эта фраза была сказана пятнадцать лет назад. То есть ничего нового, по сути, сегодня не изобретено. Мы видели, как все происходило с Первым каналом и его акциями, с НТВ, где был «спор хозяйствующих субъектов». Мы видим, как это сейчас происходит с «Дождем», «Эхом Москвы», «Лентой.ру». В американский кризис в обиходе появилась такая максима, как «Ту биг ту фэйл» — «слишком большой, чтобы рухнуть». У меня ощущение, что сейчас в России в отношении медиа действует правило «слишком большой, чтобы выжить». Любое условно независимое СМИ, старающееся сохранять независимую повестку, дорастает до масштаба, когда становится заметным, получает проблемы и прекращает существовать. Примеров множество. Какой вы представляете оптимальную форму СМИ, которым предстоит действовать в ближайшие годы? Понятно, что повестка вряд ли изменится в горизонте до пяти, а может, и десяти лет, если не будет резких событий. Эффективной будет какая-то мобильная команда типа «Ленты», которая вдруг стала «Медузой», переехала в Эстонию и небольшим коллективом от пяти до десяти человек вместе с уволенным главредом пытается строить независимое СМИ? Или это все-таки должно быть издание типа «Ведомости», которое является огромным ресурсом, обеспечивающим надежность СМИ как источника информации и ее ценность и надежность своим статусом. Или массмедиа вообще можно редуцировать до какого-то блогера, который, по сути, является самостоятельным СМИ — как, скажем, Навальный или Кох, у которых число подписчиков часто превосходит число читателей среднего СМИ. Если рассматривать три условные модели: «Ведомости», «Медуза», индивидуальный блогер, то каков оптимальный размер СМИ в наших российских условиях?
Второй вопрос о мировом опыте. Судя по всему, Америка все-таки переходит на платную подписку. И если «Нью-Йорк Таймс» сделала это еще несколько лет назад, то «Вашингтон Пост» относительно недавно сломалась и тоже стала давать десять бесплатных статей в месяц, а за большее уже просит плату. «Уолл-Стрит Джорнал» изначально не давала ни одного бесплатного материала, а сразу просила оплатить доступ к любому материалу. Я знаю людей, которые с десяти мобильных устройств выходят на «Нью Йорк Таймс» и получают не десять, а сорок бесплатных статей в месяц. «Уолл-Стрит Джорнал» перекрыл этот механизм изначально. В России видно на примере «Дождя», как тяжело внедряются эти механизмы, более или менее эффективного, на примере «Слона», ужасно реализовавшего, на мой взгляд, введение платы за статьи на своем сайте. И видно на примере «Ведомостей», которая проиграла «Коммерсанту», когда ввела платную подписку на свою электронную версию, потому что «Коммерсант» сохранил аудиторию, в том числе для рекламодателя, а «Ведомости» потеряли неплатежеспособную аудиторию, в том числе ту, с которой мог бы работать рекламодатель. В общем, три российских издания тяжело осваивают опыт введения платного доступа к своей информации. И есть ощущение, что пока этот механизм не побеждает бесплатный доступ. Не вытеснят ли эти сложности Россию из мирового глобального контекста, где, судя по всему, платные механизмы будут набирать силу?
Георгий Бовт:
— Непредсказуемые правила игры — это часть правил, это как данность. Ты знаешь, что участвуешь в непредсказуемой игре, и это абстракция. Но ты знаешь, что в ранге вице-губернатора или начальника департамента по связям со СМИ есть человек в администрации, который тобою занимается, и с ним надо выстраивать отношения. В зависимости от того, как ты выстроишь отношения с вице-губернатором по печати, и будет складываться твоя судьба. Думаю, это вполне понятные правила игры. Абсолютно. А если у тебя есть выход на первого заместителя руководителя администрации президента РФ Алексея Алексеевича Громова, то это тоже понятные правила. По поводу «Ленты»: этот пафос — ах, профессиональная «Лента» ушла с рынка, какой ужас, какой ужас! — я не разделяю. Потому что, во-первых, я не был фанатом старой «Ленты». Я не вижу в ней ничего уникального с точки зрения предложения на информационном рынке. Я не считаю Галину Тимченко светочем свободной журналистики. Цифры показывают, что через месяц после ухода уникального творческого коллектива трафик упал, а сейчас он восстановился до прежнего уровня и даже выше стал. Агрегатор новостей, работающий продвинутым копипастом, не может провалиться. И это вопрос раскрутки и сугубо информационных технологий, а не уникальных качеств уникального творческого коллектива. Я не верю в «Медузу», поскольку там очевидны, на мой взгляд, профессиональные недостатки изготовления СМИ. Лишившись всех примочек, которые они имели в холдинге Александра Мамута (российского предпринимателя и финансиста), уверен, они не достигнут прежних результатов. Потому что, повторю, тут вопрос технологий, а уникального продукта они не предлагают. То, что они предлагают, я могу прочесть у Навального, я могу прочесть в колонках оппозиционно настроенных людей и т.д. Там нет уникального коммерческого предложения. Вот в чем ужас. Я извиняюсь за резкость, но я делаю это специально, не нужно видеть фетиш там, где его нет. Второе: не надо было подставляться с предупреждением Роскомнадзора. Ты знаешь законодательство, знаешь ситуацию в стране и уровень паранойи в определенных кругах. Зачем ты это публикуешь? Чтобы что? Фильтруй базар. Ты находишься в обстановке, близкой к военной. Тебя могут подставить. Тебя могут использовать против тебя. И в этой обстановке ты публикуешь ... И потом кричишь: «Ах, ах, ах, нас закрыли, наше свободолюбивое СМИ». Вас бы не закрыли еще год или еще три, если бы вы сами не подставились. Ведь это есть, и это, на мой взгляд, проявление непрофессионализма в сложных условиях. Не надо так работать. То же самое с Плющевым — журналистом «Эха Москвы» — абсолютная глупость и хамство, не потому что Иванов неприкасаемый, дело не в этом. Ты пишешь пост, когда над тобой есть Михаил Юрьевич Лесин, который, в общем, тебе не идеологический партнер и не друг, а как минимум оппонент. В этих условиях вопрос о корпоративной дисциплине должен стоять особенно остро. Тем более что уже был опыт. С опросом «Дождя» по поводу блокады Ленинграда. Ну, был же опыт, ребята. Эти люди ходят по граблям, и вы по ним же пошли. Не надо по ним ходить! Будьте умнее своих оппонентов, будьте профессиональнее. Я бы Плющева уволил в тот же день. Так и сказал бы: «Знаешь, милый друг, иди-ка, потому что ты дискредитируешь нас. Мы претендуем на некую большую чистоту, чем вот эти грязные люди во власти. Опускаться до их уровня? Ты должен уволиться. Сам». Я бы поступил так. В этом плане Венедиктов молодец, выкрутился. Но он рисковал. А надо ли так рисковать? На мой взгляд, нет. Потому что тут риск необоснованныЙ. Потому что в какой-то момент он перерастает в распальцовку. Ты круче или не круче? Я переиграю и переломлю или не переиграю? Но ведь ты мог подставить весь ресурс, который служит каким-то объективным целям. Я предлагаю вам некую альтернативную точку зрения, другую трактовку. «Эхо Москвы» несет важную общественную функцию, и ты не можешь рисковать этой важной общественной функцией, потому что завтра миллионы людей не выйдут на улицу тебя защищать. Ты живешь в обществе, где все молчат. Если бы ты мог спровоцировать выход миллионов — тогда да, тогда о'кей, тогда это другая игра и ты можешь себе что-то позволить. Но сейчас ты живешь в другом обществе. Не стоит терять рычаги воздействия на общество, которые у тебя остаются. Не надо делать глупостей. Конечно, можно обвинять кого-то в конформизме, но мы живем в обществе, в котором живем, где выход на улицу даже с целью протеста против платной парковки — не против Собянина, а всего лишь против департамента — является определенной политической смелостью. И далеко не все готовы на нее. Сегодня почти никто не готов. Даже обманутым дольщикам выйти и сказать, чтобы застройщик N вернул деньги, страшно. Роль СМИ в таких условиях другая. Не надо подставляться заранее, подождите, вас успеют задавить лет через пять. Но за пять лет вы принесете больше пользы. А может, вообще не задавят.
Теперь по поводу платного принципа. Первое. Думаю, отношение к этому абсолютно разное в России и на Западе, и готовность платить за информацию разная. Россия находится лишь в начале пути. Не хотят пока люди платить за информацию. Второе. Информация должна монетизироваться. Прочтя «Уолл-Стрит Джорнал», я пойду и куплю такие-то акции. Потому что я владею верной информацией или думаю, что это так. Потому что количество игроков на бирже в Америке, количество частных лиц косвенно, через пенсионные фонды, через еще кого-то, — это десятки миллионов людей. А в России это какие-то отчаянные флибустьеры. То есть тот, кто платит за информацию, может ее потом, грубо говоря, окупить и получить прибыль. Прочту я «Слон», колонку Пупкина, ну и что? Почему я должен платить за колонку Пупкина? Что он мне открыл принципиально нового, что я могу монетизировать? Ничего. Поэтому за «Слон» я платить не буду. А за «Ведомости», скорее всего, буду. Я вот, например, подписан на «Ведомости». Хотя я это рассматриваю как часть профессиональной деятельности. Потому же я подписан на Foreign Info и журнал «Тайм». Мне они нужны по работе. Те, кому «Ведомости» нужны по работе, тоже на них подписаны. Таких людей немного, поскольку российский рынок акций, опять же очень грубое сравнение, меньше, чем капитализация компании Apple, как недавно выяснилось. Попытка «Дождя» добиться каких-то высот рейтинга, на мой взгляд, была обречена на неудачу с самого начала. О'кей, «Дождь» — это нишевый канал. И на него может быть такая же подписка, как на камеру, установленную на Лазурном берегу, через которую кто-то смотрит в онлайне, как люди загорают топлес. Такие люди есть в мире. Они будут подписываться на «Дождь» из маргинальных информационных соображений. Поскольку «Дождь» не является для меня открытием в области информационных технологий, он не является для меня уникальным информационным предложением, за которое я готов платить. Во-первых, потому, что все важное на «Дожде» я прочту в Facebook, причем в виде заголовка. Мне даже подробности не нужны, я вижу заголовок и понимаю, о чем речь. «Дождь» предсказуем как телеканал. Я увидел заголовок в три строчки, все понял и дальше могу ту же информацию, что они дают под своей трактовкой, получить в других источниках, которых масса. «Дождь» не уникален. В данном случае это чисто коммерческая ошибка. С помощью политического ресурса, думаю, «Дождь» восстановит свои позиции в кабельных сетях, у него есть политический ресурс. Поэтому тут ситуация иная, чем была с НТВ. «Дождь» прессуют по другому поводу. И у него больше шансов, чем у НТВ. Я думаю, он восстановится в каком-то виде в кабельных сетях и на этом все успокоится. А платная подписка, мне кажется, была ошибкой. Хотя тактически, может быть, и нет. То, что они продержались и боролись, было их козырем, и он сработал. В конце концов, если бы они исчезли раньше, никакого политического ресурса не потребовалось бы. А сейчас они дожили до того момента, когда условный добрый Медведев или кто-то еще добрый рядом с Медведевым говорит: «Ну ладно. Нет задачи его запретить. Не время запрещать, пока не надо». А что касается места России в информационном контексте, то она из него уже во многом выпала. У России свой информационный контекст, и это видно по набору новостей.
Ксения Батанова, шеф-продюсер телеканала «Дождь», Хабаровский край:
— Мне было довольно интересно слушать ваше выступление. Не буду говорить, с чем я согласна или не согласна. Все точки зрения имеют право на существование, и именно это является нашей работой. Мы позволяем всем высказываться на «Дожде». Другой вопрос, что не все приходят к нам, чтобы высказать свою точку зрения. Я хочу сказать, во-первых, мне не понятно ваше заявление по поводу каких-то наших политических связей. Если у вас есть какая-то информация, поделитесь, пожалуйста. Последние восемь месяцев мы живем на деньги, которые получаем от подписки. Поэтому ваше замечание о том, что это было сделано неправильно, опровергается самим фактом, что мы до сих пор живы. Подписка — единственное, что дает нам возможность жить и работать последние восемь месяцев. У меня на самом деле есть вопрос, он не про «Дождь». Я услышала довольно странную фразу. Мы начали с того, что говорили о правовом государстве, к которому стремимся. И тут вы говорите, что телевизионный рынок можно отрегулировать административным давлением, политическим, то есть можно позвонить, скажем, главному редактору «Комсомольской правды» Сунгоркину и сказать: «Почему твой чувак там говорит то-то и то-то». То есть вы считаете абсолютно нормальным, что рынок регулируется не законами, пусть даже тупыми, которые пишут депутаты, а административными и политическими ресурсами? Может, я не до конца поняла вашу мысль, но мне она показалась странной, если честно. Потому что первое правило журналистики: никто не может на тебя влиять никаким образом. Ты пишешь о том, что видишь, и говоришь то, что видишь.
Георгий Бовт:
— Я намеренно занял подчеркнуто циничную позицию в данном вопросе. Мы, конечно, можем делать вид, что живем в правовом государстве, где право торжествует и где каждый, прежде чем что-то сделать, водит пальчиком по писаному закону. Но это не так. Реалии гораздо более суровы, чем нам кажется. Мне тоже, например, общаться с американскими государственными органами было бы легче, чем с российскими. Потому что я знаю, как там себя вести. Там тебя тетка в буклях не отправит подальше, потому что у нее сегодня плохое настроение. Они абсолютно предсказуемы, потому что действуют на основании унылых, рутинных регламентов. А у нас все непредсказуемо. Надо знать, кому улыбнуться, кому какие-то конфеты принести, еще что-то. Вот история в Екатеринбурге с Анной Пановой, с бывшим шеф-редактором информационного агентства «Ура.ру» и губернатором Евгением Куйвашевым. О каком правовом государстве мы тут говорим? При этом все разрешилось, правда, относительно благополучно и гораздо более цивилизованно, чем могло бы завершиться, скажем, еще лет пятьдесят назад. Темпы прогресса в России нужно мерять не годами, а десятилетиями. По сравнению с 70-ми и тем более с 50-ми годами прошлого века у нас сейчас наивысшая свобода, которую когда-либо знала Россия. Наивысшая! Но она нам не нравится, потому что она недостаточная в сравнении с другими странами, в сравнении с нашими ожиданиями, которые завышены, на мой взгляд, в сравнении с состоянием общества в целом. Потому что общество расколото на образованное меньшинство, которое мало что решает, но влияет на принятие решений больше, чем выборы, и остальное большинство, которое в принципе пока все устраивает.
Теперь о том, есть ли у меня какая-то инсайдерская информация про историю с «Дождем». Я думаю, что если бы было желание задавить «Дождь» теми же методами, как в свое время давили НТВ, его бы уже не было. По моим глубоко субъективным ощущениям, которые я никогда не подтвержу документально, у «Дождя» есть симпатизанты в кругах, которые причастны к принятию решений, так я это сформулирую. И это помогает. По поводу перспектив канала скажу так: у каждого нишевого проекта есть какая-то аудитория, но на деньги подписчиков нельзя развиваться, на эти деньги можно прозябать и существовать. На мой взгляд, «Дождь» предлагает свою позицию, и я ее с точки зрения идеологии готов даже разделять. Но с точки зрения коммерциализации проекта, его продвижения, расширения и обретения новых качеств, которые позволили бы каналу развиваться как информационному ресурсу, этой позиции в условиях нынешнего российского общества мало. Если помочь каналу вернуться в кабельные сети, для него это будет хорошо. Но если произойдет возвращение «Дождя» в кабельные сети, я никогда не поверю, что оно произошло просто так, потому что кто-то одумался.
Юрий Лобунов, журналист, г. Брянск:
— Георгий Георгиевич, я знаю два принципиально разных подхода к формированию общественного мнения. Если табуретка сломана, то, чтобы убедить, что она исправна, есть первый способ — отремонтировать табуретку, и тогда объективная реальность убедит меня, что она исправна. И есть второй способ: специально обученные люди сначала убедят меня, что табуретка исправна, потом — что я с нее не упал, потом — что не было у меня перелома, а потом убедят следующего, что он должен сесть на эту табуретку. Экс-губернатор Брянской области Юрий Лодкин в те времена, которые привычно называть тоталитарными, работал молодым журналистом, писал критические материалы. И когда его переманивали в другую сферу деятельности, вопрос решался на уровне политического руководства области. Руководитель обкома сказал: «Нет, Лодкина я не отдам. Он мне нужен, он делает за меня мою работу. Он ищет недостатки, он ищет недочеты».
У меня вот какой вопрос: разве политика «закручивания гаек» в отношении СМИ, попытка формировать общественное мнение — на пользу государству? Мне кажется, сломанная табуретка не на пользу никому. «Закручивание гаек» и попытки формирования альтернативной реальности, может быть, идут на пользу неким лицам, которые пытаются приватизировать кусочки власти, но никак не на пользу государству. Прокомментируйте, пожалуйста
Георгий Бовт:
— Я не говорил, что это полезно государству. Я говорил, как происходит в реальности. Просто я занял такую удобную, циничную позицию: я не за «закручивание гаек», я говорю, что в нынешних исторических условиях можно делать так, а можно делать этак, достигая целей, которые заявлены российским правящим классом. У нас есть правящий режим, есть президент, за которого на выборах проголосовало большинство, и мне кажется, в интересах этого большинства, президента, правящего класса можно было бы делать так или этак. То есть я говорю с точки зрения технологии. Опять же, вечный русский вопрос: если народу дать волю, что он сделает? Сожжет усадьбу. Такое представление родилось не в 2000 году, когда к власти пришел Владимир Владимирович Путин и Сурков стал ведать идеологией. Оно родилось столетиями раньше, и так просто от него не избавиться. А взять на себя такую политическую смелость в нынешних условиях, что сродни авантюризму, боязно, потому что последствия непредсказуемы. Тут работает даже инстинкт не самосохранения, а инстинкт самосохранения государства в их трактовке. И, знаете, участвуя в собрании садоводческого товарищества, я начинаю их понимать, потому что способность договариваться по горизонтальной линии в России совсем не та, что в западных странах. Окажись вы в Кремле на их месте, вы скажете: «Какой дикий народ, нельзя им давать ничего в руки, никакое управление, только сверху». Многие демократы, оппозиционеры, оказавшись у власти, приходили к такому выводу. Неизбежность этого вывода меня поражает и ужасает.
Игорь Хорошилов, корреспондент газеты «Донская искра», Ростовская область:
— Давайте добавим больше конкретики, приблизимся к нашим реалиям. Предположим, сейчас наша власть будет вынуждена разыгрывать карту Новороссии, чтобы оставить Крым в составе Российской Федерации. В таком случае как скоро изменится политика федеральных каналов? Как скоро Киселев опустит свою правую руку?
Георгий Бовт:
— Поделюсь чисто субъективным наблюдением: чем ниже цена на нефть, тем больше демократии. Ставлю запятую, с поправкой на какие-то невозвратные моменты и на менталитет правящего класса. А в принципе — упадет нефть до 20 долларов за баррель, он обе руки опустит, я думаю. Тут есть связь, непрямая, наверное, но Россия же не существует в мире изолированно. Более того, думаю, что если бы объем взаимной торговли с Америкой был бы таким, как у США и Китая, или больше, 800 млрд долларов, то Керри говорил бы о киевской хунте жарче Киселева, и «Ату их», и «Правильно», и «Давайте наведем порядок и установим там понятный всем режим». Недавно глава Китайского регулятивного агентства Интернета был в гостях у Цукерберга в Калифорнии. Цукерберг посадил его в свое кресло, принял книгу от Си Цзиньпина с подписью и рассыпался в благодарностях, говоря, как ему лестно видеть китайского товарища. Между тем Facebook вообще запрещен в Китае.
Алена Алешина, корреспондент информационного агентства «Губерния», г. Хабаровск:
— С учетом всего, что вы сказали, не проще ли журналисту быть не думающим и критичным, а быть неким аппаратом, обслуживающим власть, транслировать правильные мысли, которые власть хочет донести?
Георгий Бовт:
— Тут вопрос личного выбора. Еще раз подчеркиваю: я не занимаю позицию, не говорю, что хорошо, а что плохо, а говорю, как есть. Я думаю, что Цукерберг не защитник идеалов демократии, а бизнесмен. Я думаю, что евробюрократы тоже не ангелы с крыльями и не защитники неких альтруистических ценностей. Вообще в мире, в животном и человеческом, альтруистов всего 10%, и они двигают эволюцию. И эти альтруисты не сидят ни в Брюсселе, ни в Кремле, ни в Вашингтоне, ни в офисе Facebook. У Америки с Тайванем есть договор о взаимной безопасности: если завтра Китай туда вторгнется, Америка должна начать полномасштабную войну против Китая. Однако, если Китай туда и вторгнется, Америка полномасштабную войну не начнет. Тут персональный выбор, и все. Говорю об этом осторожно, потому что мало ли что делает человек в условиях голода. Посмотрите, что люди делали за пайку в концлагере, и я не дам гарантии, что, оказавшись в концлагере, не буду сотрудничать с местным надсмотрщиком, потому что инстинкт самосохранения у человека самый сильный из инстинктов. Сидя здесь в костюме и галстуке, я бы на это не подписывался, потому что подписаться легко, а соблюдать подписанное сложно.
Наталья Бычкова, магистрант Самарского государственного университета:
— Вы затронули тему корпоративной дисциплины, и у меня в связи с ней возникла мысль. Мысль не новая и даже стала уже риторической: в демократическом обществе регулирование государством каких-то процессов должно быть сведено к минимуму, в том числе цензурирование. Но, как известно, сетевые СМИ расширили площадку для дискуссии и новости делают уже не только журналисты-профессионалы, но и многие другие, допущенные к созданию новостей, комментированию, то есть к формированию информации. В связи с этим могут возникать проблемы, например снижение качества языка, пропаганда экстремизма ... Нужна ли, на ваш взгляд, какая-то определенная цензура в журналистике, нужен ли механизм модерации этих процессов? Или все должно сводиться к самоцензуре?
Георгий Бовт:
— Тут тоже вопрос персонального выбора. Если ты блогер, то отвечаешь за себя сам, зная российское законодательство. Если ты идиот и вывешиваешь где-нибудь постеры про то, как Владимир Путин ест младенцев, то какой с тебя спрос, а если ты идешь на это сознательно, должен знать, что за этим последует. Тут вопрос либо о глупости, либо о непрофессионализме, поскольку то же самое можно написать другими словами. Недавно я беседовал с руководителем крупного интернет-ресурса, который признался, что выловил у своих «писателей» фразу, дословно: «Путин обезумел». Спрашивает: «Что делать?» Отвечаю: «Раньше, в мою бытность в "Коммерсанте", вопрос решался просто — штраф. Платили "черным налом", очень просто — штраф, причем очень большой, чтобы раз и навсегда отбить охоту». Одно дело аргументированно описать, что ты не согласен с политикой правящего класса, и другое — писать несуразности или то, что я называю «лезть на рожон». Это как, цензура?
Когда вы находитесь в Дании, вы можете изобразить пророка Мухаммеда в карикатурах. И формально вас в Дании за это никто не посадит, хотя в обществе была большая дискуссия по этому поводу. Но почему-то никто больше этого не делает. Почему не публиковать каждую неделю карикатуру на пророка Мухаммеда? Это цензура или самоцензура?..


