Общая тетрадь

№ 67 (1) 2015

Информационный контекст и пределы свободы*

Не вижу ничего необычного в том, что происходит в России, если речь идет о состоянии СМИ. Мы развиваемся, во­-первых, в духе российских исторических традиций, во-вторых, что более важно, происходит это в контексте общемировых трансформаций в отношениях между государством и массмедиа. В России зарегистрировано примерно 90 тысяч СМИ, может быть, сейчас чуть меньше: цифры каждый год меняются на сотни в плюси в минус. Но вот что любопытно: 90% российских СМИ не являются государственными. Федеральные СМИ, эти самые полтора десятка федеральных телеканалов и больше сотни спутниковых телеканалов, связывают территории — держат общее культурно-информационное пространство, создают единый контекст и контент. Давно уже стало банальностью мнение о том, что Интернет конкурирует с офлайновым СМИ. Но эта банальность подтверждается цифрами. Парадоксальность в том, что, например, на сайты российских СМИ заходит довольно много народу в абсолютных цифрах, а в относительных — всего лишь каждый четвертыйпользователь Интернета. Причем только 4% российских пользователей регулярно просматривают новостные сайты. Мы имеем дело с двумя (а может, с десятью или сотней) параллельными информационными пространствами. Пространство, которое создают Первый канал или ВГТРК, скажем, на 4% пересекается с информационным пространством, которое создает Интернет. Уже много сказано по поводу того, что в России есть общество Интернета и общество телевидения: и да, и нет. С одной стороны, они пересекаются, с другой стороны, 4% каким-то образом коррелируют с обществом в офлайне. Другая любопытная статистика: каждый из таких интернет-ресурсов, как «Яндекс», Mail.ru, «ВКонтакте» или даже иностран­ный Google, обгоняет один-два федераль­ных канала по численности аудитории. Причем не только в Москве, но по всей стране, и речь не только об аудитории до 34 лет, для которой «Яндекс» является первым медиаресурсом, но и аудитории до 64 лет, — «Яндекс» обгоняет Первый канал. И, конечно, в таких условиях госу­дарство не может не обращать внимания на этот растущий сегмент.

Россия не стоит особняком от современ­ных общемировых процессов в медиа, которые по-разному проявляются в Аме­рике, Иране, Китае и в России. Недавно вышла интересная книга, в числе соавто­ров которой — один из основателей Google Эрик Шмидт*. Авторы полагают, что период свободного развития Интер­нета, неограниченной его свободы закан­чивается во всем мире. Тенденции к национализации Интернета, созданию национальных его сегментов характерны не только для таких стран, как Иран, Китай или Россия, которая скоро, в бли­жайшие уже месяцы, наверное, опреде­лится с долгосрочными тенденциями в этой отрасли, — но и для других стран. Тенденции к фильтрации Интернета про­являются в Европе и в Америке. Там это делается по-другому, но тем не менее делается. В частности, проводятся кон­сультации с лидерами рынка, беседы, кон­ференции, на которых стороны приходят к взаимопониманию. Например, нужно, чтобы латентные джихадисты из Европы не отправлялись воевать в «Исламское государство». Как этого добиться? Веро­ятно, непринятием какого-нибудь законо­дательного запрета, потому что на уровне Евросоюза сделать это довольно затруд­нительно. Еще более затруднительно регулировать СМИ через законодательство в США, поскольку на Первую поправку к американской конституции никто в открытую не покусится. Тем не менее взаимопонимание достигается, в том числе путем технических манипуляций, в результате которых определенные сайты становятся недоступны либо труднодо­ступны. Регулирование может осуществ­ляться гораздо более тонко, чем, как мне кажется, это представляется условному депутату Деньгину от ЛДПР. Для меня это скорее имя нарицательное, некий абстрактный депутат, который пытается регулировать Интернет дремучими мето­дами. Возьмем закон, который был принят в августе 2014 года, и, прочитав который, все испугались, что в кафе для выхода в Интернет через Wi-Fi придется предъ­являть паспорт. И как это происходит на деле? Да никак. Закон попросту не работа­ет. Он принят, но не действует, потому что его применение абсурдно. Идентифика­ция пользователей — вопрос во всем мире решенный. В Европе с вас в худшем слу­чае могут потребовать подтверждения через СМС, или логин, или что-то еще. Но поскольку в европейских странах все мобильные номера верифицированы, на любой бензоколонке можно без всякого логина и пароля подключиться к Интер­нету через Wi-Fi. То есть существуют гораздо более тонкие способы иденти­фикации. А наши депутаты Госдумы не знают, как устроено современное инфор­мационное пространство, но, испытывая запретительный синдром, не могут решить проблему цивилизованными ме­тодами.

Так или иначе, какая-то фильтрация интернет-контента в России начнется, и это будет не уникальным чисто россий­ским примером. В Америке, если вы увлечетесь скачиванием пиратского контента или педофильных материалов, вас арестуют, вычислив тем или иным спо­собом — по IР-адресу, обойдя VPN и анонимайзеры. В данном случае амери­канские правоприменители, в сущности, ничем не отличаются от российских, когда говорят, что нужно преследовать за экстремизм. Другое дело, что в юриди­ческих, иезуитских упражнениях англо­саксонские законодатели поднаторели, поскольку за их плечами многовековая практика. А у нас в этой части провал из­-за долгого периода преобладания вправе революционной законности. Не очень понятно, по какому принципу в России будут фильтровать контент, но если фильтрация будет контекстной, мне кажется, в ней обнаружится много дыр. Очевидно, что взаимодействие госу­дарства и лидеров интернет-сообщества в сфере регулирования Интернета у нас недостаточное. Если бы началось откры­тое, заинтересованное обсуждение, мо­жно было бы найти компромиссное или даже консенсусное решение по многим вопросам, связанным с интересами об­щественной безопасности, нравственно­сти и т.д. Причем договоренности можно было бы не оформлять формально через законодательство. Ну, например, можно ли формально прописать правила поль­зования ножом и вилкой? Нет, нельзя, потому что это определяется культурой и этикетом. Невозможно создать конечный список, регламент в тысячу страниц, который нельзя было бы обойти как любое формальное право: если в законе не написано, что нельзя вилку совать в нос, то почему бы этого не сделать? Я же не нарушу закон. Регулирование контен­та печатных СМИ в интересах государства, кстати, во многом основано не на формальном законодательстве, пото­му что закон о печати с начала 90-х годов особенно не трогали. Регулирование офлайновых СМИ осуществляется спо­собом, который пока не работает по отношению к Интернету, — неформаль­ные отношения, административное вме­шательство, финансовые рычаги. В ре­зультате российские СМИ оказались встроены в конструктивную с точки зре­ния государства информационную поли­тику и ведут себя дисциплинированно, не нарушают канонов гражданской ста­бильности и равновесия. Существует масса способов привести их в чувство, если они начнут нарушать правила игры. В сущности, все эти методы регулирова­ния известны во всем мире. И если даже в самой демократической стране собст­венник СМИ вдруг впадает в безрассуд­ство и начинает выбиваться из консен­сусной или компромиссной линии пове­дения, одобренной большинством, рынок или кто-то еще его одернут. К то­му же само общественное сознание настроено на самоблокировку марги­нальных проявлений. Думаю, что и в России можно бы уже не упражняться в принятии экзотических законов, потому что наше общественное сознание обла­дает способностью к самоблокировке. Но представители российской законода­тельной и исполнительной власти опа­саются, что наш человек дурнее, чем все другие в мире, и не сумеет отсеять экс­тремизм попросту на уровне его невос­приятия. В действительности многие запреты излишни и не выполняют ника­кой функции.

Полагаю, таким же бесплодным будет и закон об иностранном участии в СМИ. По действующему законодательству он касается только телеканалов и радиосе­тей, которые вещают на территории с охватом большим, чем половина населе­ния России, и при условии, что ино­странцам принадлежит 50% и более дан­ных СМИ. А есть разговоры о новой планке в 20%, которая вызывает серьез­ные опасения, что это приведет к переде­лу всего рынка российских СМИ. Ду­маю, механизм принятия этого закона был примерно таким же, как в случае с законом об указании паспортных данных при использовании Wi-Fi: налицо рас­координированность в выработке реше­ний между ветвями государственной власти и разными акторами на политической сцене. Не уверен, что законопроект родился в результате тщательного согла­сования позиций Минкомсвязи и людей в Госдуме, которые оформляли инициа­тиву в буквы. Исполнительная власть так мыслит: если реальность будет богаче, чем закон, мы отрегулируем его подза­конными актами. В реальности можно получить результат противоположный тому, что подразумевал закон. Далее, давайте учитывать традиционно пренебрежительное отношение в России к фор­мальному праву — мало ли что в законе написано. Тем не менее формально закон затронет более половины российских СМИ, в том числе федеральные каналы, например СТС, акции которого есть на бирже «Насдак»*. Стало быть, телеканал СТС должен уйти с биржи «Насдак», поскольку нельзя гарантировать, что какой-нибудь иностранец не купит боль­ше 20% акций. То есть в данном случае результатом будет падение капитализа­ции конкретного телеканала и падение капитализации всего медиарынка.

Неизбежен передел российского рынка СМИ. Уже сейчас, когда в пакете телека­налов «Акадо» больше нет группы кана­лов шведского спутника Viasat, нет кана­ла «Си-эн-эн», который тоже ушел, Bloomberg пока остается, потому что он работает по аккредитации и на него закон не распространяется. Что еще мы получили, кроме общего падения капи­тализации рынка, снижения его реклам­ной привлекательности и потока инве­стиций? Мы получили нерациональную трату ресурсов на то, чтобы обойти закон через хитроумные юридические схемы. То есть, условно говоря, если газета «Ведомости» захочет остаться на рынке, то она останется примерно в том же виде, в котором сейчас существует, но оформлено юридически это будет так, что не подкопаешься. И журналисты будут понимать, что работают в той же газете, которая есть часть «Уолл-Стрит Джорнал» и «Файненшл Таймс». А правоприменители будут знать, что могут закрыть ее по понятиям, например за несоблюдение требований к пожарной безопасности.

Возьмем другой пример. Что произошло после принятия закона о том, что кабельные каналы не могут транслиро­вать рекламу. Законодатели думали, что ударят по телеканалу «Дождь». Нет. Первым, кто ушел с рынка, стало теле­видение «Комсомольская правда», у которого было много рекламы. Это к вопросу о том, насколько просчиты­ваются подобные инновации с точки зрения рынка и капитализации. Притом, что есть масса способов отрегулировать этот рынок неформальными методами взаимодействия на элитном уровне, через внушение, политическое давле­ние, административное давление, кото­рое я не осуждаю как таковое, как некое «ай-ай-ай». Современный мир настоль­ко богат на практики воздействия, регу­лирования, в том числе через нефор­мальные методы, что далеко не всегда обязательно прибегать к реактивному написанию и принятию законов, кото­рые неэффективны для регулирования процессов. Но хождение по граблям — это, как известно, наша старинная на­циональная забава.

Интернет-рынок составляет существен­ную часть российской экономики: это 143 млрд долларов общей капитализа­ции, это 1,3 млн IT -профессионалов, это 8,5% генерации с помощью прямых и косвенных средств российского ВВП, это 2,5% всей российской торговли, внутренней и внешней. Хотя бы поэто­му, на мой взгляд, этот сегмент эконо­мики: а) такими методами лучше бы не трогать; б) его можно было построить и отрегулировать более эффективными неформальными методами, как это происходило в США, где Google, Yahoo и все прочие вполне себе договороспособны.

Кроме того, нас ждет еще более важный этап, тоже носящий глобальный харак­тер, который заключается в том, что уже даже не интернет-СМИ являются рас­пространителями медиаконтента, а браузеры и интернет-платформы, соци­альные сети как средства распростране­ния информации или играющие роль СМИ. Мы вступаем в область неопреде­ленности: ни государство, ни игроки рынка не знают, что будет происходить дальше. Известный закон о персональ­ных данных вступит в силу с 1 сентября 2016 года*, и если трактовать его бук­вально, он означает изоляцию россий­ского сегмента Интернета от внешнего мира. Закон родился в результате того же непонимания условным депутатом Деньгиным реалий мирового информа­ционного пространства, феномена облачных технологий, метаданных, что такое персональные данные и где они вообще витают. Ведь уже все случилось, персональная информационная невин­ность, нетронутость давно потеряна.

Современные методы мониторинга, контроля и обработки метаданных до­статочно развиты, имеют наднациональ­ный характер. Можно, конечно пред­ставлять, что сервер Facebook или Twitter стоит непосредственно в Лэнгли в ЦРУ, но это не так. Ну да, от ЦРУ к нему ведет более короткий отрезок кабе­ля, но если играть по этим правилам, то никто не мешает развивать собственный сегмент такими же методами на основе собственных отечественных корпораций типа «Яндекса», который в России по-прежнему впереди Google. Отрезок кабеля до «Яндекса» короче, чем до Google. На мой взгляд, решение не при­нято на политическом уровне, оно будет зависеть от того, как будут развиваться наши отношения с Западом: до сентября 2016 года еще вечность. Но если тракто­вать закон буквально, то будет нельзя ничего — ни айтюнс, ни айфон, ни айпад, ни вообще продукцию Apple. Впрочем, пользоваться мобильной свя­зью теоретически тоже нельзя, потому что можно докопаться до ваших персо­нальных данных. Ну и вообще, кроме звонка по телефону старого типа, где нужно диск вращать, ничего нельзя. На самом деле все это государству невыгодно, в интересах ФСБ не запрещать ни Интернет, ни Facebook с Twitter, потому что они удобное средство контроля за нежелательными элементами. Они там сами о себе все пишут. Просто самодо­нос. Нужно лишь уметь это анализиро­вать. Непонятно, что победит: глупость отдельных правоохранителей либо про­двинутость той части сообщества спец­служб, которые считают, что Интернет предлагает хорошие методы слежения и этот канал нужно использовать.

Мы стоим на развилке, пока непонятно, какие методы будут преобладать — глу­пые и неграмотные, исходящие из непо­нимания современных информацион­ных процессов, или умные и продвину­тые, основанные на компетенции, позво­ляющие, в том числе государству и его спецслужбам, регулировать обществен­ные процессы, проводить нужную госу­дарству информационную политику, влиять на массовое сознание эффектив­ными методами. Собственно, в ближай­шие год-два мы увидим, по какому пути пойдем.

Дискуссия

Марина Скорикова, менеджер Школы гражданского просвещения, г. Мо­сква:

— Спасибо, Георгий Георгиевич. Хочу обратить внимание на мысль экс­перта о том, что процессы, происходящие в России, в культурно-информа­ционном пространстве в его взаимодействии с государством и обществом, не обособлены от мирового контекста. Ясно также, что наши инструменты в этой сфере все же несколько иные, как, собственно, и риторика.

Хотела бы прокомментировать заключительную мысль Георгия Георгие­вича о том, что выгодно или невыгодно государству. Сейчас, похоже, из легитимного пространства выдавливается общественная дискуссия как инструмент формирования консенсусных решений для общего блага. Есть ли тут заинтересованность государства, которое не доверяет обществу? Лично у меня возникает ощущение, что происходит это отчасти оттого, что общество сейчас испытывает дефицит профессионалов, что стало заметно в общественной и политической жизни. Думаю, что это есть и в журналистской среде. К чему это может привести?

Георгий Бовт:

— Тут вопрос, наверное, вообще о качестве государственных и обще­ственных институтов в стране. Их можно выстраивать по-разному. Можно строить на основе демократии, которая описана как демократия западного типа, родившаяся в XVIII-XIX веках и утвердившаяся сначала в англосаксонских странах, а потом и в других странах западного мира. Можно их строить на основе восточноазиатской меритократии, с профессиональной бюрократией и определенными культурно-историческими традициями, которые не позволяют дуракам, грубо говоря, прорываться на высокие бюрократические позиции. Собственно, и профессиональные среды фор­мируются по тем же принципам, конечно. Либо это конкуренция, свобод­ный отбор на основе диктата рынка, сейчас, к сожалению, довольно упро­щенного. В принципе сочетание демократии и меритократии, наверное, было бы идеальным, но мне кажется, что мы зависли в какой-то черной дыре между тем и другим. И отсутствие культа знаний, культа науки, кото­рый был присущ даже позднесоветскому периоду, в настоящее время ска­зывается и на качестве государственного управления, и на качестве масс­медиа. У нас государство имеет гораздо больше формальных и неформаль­ных возможностей, рычагов, методов, чтобы продвигать свои интересы по разным медийным каналам. И оно часто проигрывает в силу того, что не использует эти методы и опускается до пропаганды, которая просто неэффективна. Потому что в одном случае это Рифеншталь и Киселев, которые талантливы, а в другом — какой-нибудь глупец, который опустит передачу до низшего рейтинга, и все, что он скажет, обернется против государства и против него лично.

Евгений Коноплев,  руководитель пресс-службы Государственного бюд­жетного учреждения «Городское агентство управления инвестициями», г. Москва:

— у меня два вопроса. Один касается чисто российской специфики, второй

— глобального контекста. Пока я вас слушал, мне вспомнилась фраза, которую произнес мой знакомый, руководитель одного издания. Фраза звучит приблизительно так: «Работа в медиабизнесе сегодня напоминает мне игру в шахматы, когда твой партнер может непредсказуемо и в любой момент изменить правила игры». Вам, может быть, интересно узнать, что эта фраза была сказана пятнадцать лет назад. То есть ничего нового, по сути, сегодня не изобретено. Мы видели, как все происходило с Первым каналом и его акциями, с НТВ, где был «спор хозяйствующих субъектов». Мы видим, как это сейчас происходит с «Дождем», «Эхом Москвы», «Лентой.ру». В аме­риканский кризис в обиходе появилась такая максима, как «Ту биг ту фэйл» — «слишком большой, чтобы рухнуть». У меня ощущение, что сейчас в России в отношении медиа действует правило «слишком большой, чтобы выжить». Любое условно независимое СМИ, старающееся сохранять неза­висимую повестку, дорастает до масштаба, когда становится заметным, получает проблемы и прекращает существовать. Примеров множество. Какой вы представляете оптимальную форму СМИ, которым предстоит действовать в ближайшие годы? Понятно, что повестка вряд ли изменится в горизонте до пяти, а может, и десяти лет, если не будет резких событий. Эффективной будет какая-то мобильная команда типа «Ленты», которая вдруг стала «Медузой», переехала в Эстонию и небольшим коллективом от пяти до десяти человек вместе с уволенным главредом пытается строить независимое СМИ? Или это все-таки должно быть издание типа «Ведомости», которое является огромным ресурсом, обеспечивающим надежность СМИ как источника информации и ее ценность и надежность своим статусом. Или массмедиа вообще можно редуцировать до какого-то блогера, который, по сути, является самостоятельным СМИ — как, скажем, Навальный или Кох, у которых число подписчиков часто превосходит число читателей среднего СМИ. Если рассматривать три условные модели: «Ведомости», «Медуза», индивидуальный блогер, то каков оптимальный размер СМИ в наших российских условиях?

Второй вопрос о мировом опыте. Судя по всему, Америка все-таки перехо­дит на платную подписку. И если «Нью-Йорк Таймс» сделала это еще несколько лет назад, то «Вашингтон Пост» относительно недавно сломалась и тоже стала давать десять бесплатных статей в месяц, а за большее уже просит плату. «Уолл-Стрит Джорнал» изначально не давала ни одного бес­платного материала, а сразу просила оплатить доступ к любому материалу. Я знаю людей, которые с десяти мобильных устройств выходят на «Нью­ Йорк Таймс» и получают не десять, а сорок бесплатных статей в месяц. «Уолл-Стрит Джорнал» перекрыл этот механизм изначально. В России видно на примере «Дождя», как тяжело внедряются эти механизмы, более или менее эффективного, на примере «Слона», ужасно реализовавшего, на мой взгляд, введение платы за статьи на своем сайте. И видно на примере «Ведомостей», которая проиграла «Коммерсанту», когда ввела платную подписку на свою электронную версию, потому что «Коммерсант» сохра­нил аудиторию, в том числе для рекламодателя, а «Ведомости» потеряли неплатежеспособную аудиторию, в том числе ту, с которой мог бы работать рекламодатель. В общем, три российских издания тяжело осваивают опыт введения платного доступа к своей информации. И есть ощущение, что пока этот механизм не побеждает бесплатный доступ. Не вытеснят ли эти сложности Россию из мирового глобального контекста, где, судя по всему, плат­ные механизмы будут набирать силу?

Георгий Бовт:

— Непредсказуемые правила игры — это часть правил, это как данность. Ты знаешь, что участвуешь в непредсказуемой игре, и это абстракция. Но ты знаешь, что в ранге вице-губернатора или начальника департамента по связям со СМИ есть человек в администрации, который тобою занимается, и с ним надо выстраивать отношения. В зависимости от того, как ты выстроишь отношения с вице-губернатором по печати, и будет складываться твоя судь­ба. Думаю, это вполне понятные правила игры. Абсолютно. А если у тебя есть выход на первого заместителя руководителя администрации президен­та РФ Алексея Алексеевича Громова, то это тоже понятные правила. По поводу «Ленты»: этот пафос — ах, профессиональная «Лента» ушла с рынка, какой ужас, какой ужас! — я не разделяю. Потому что, во-первых, я не был фанатом старой «Ленты». Я не вижу в ней ничего уникального с точки зрения предложения на информационном рынке. Я не считаю Галину Тимченко светочем свободной журналистики. Цифры показывают, что через месяц после ухода уникального творческого коллектива трафик упал, а сейчас он восстановился до прежнего уровня и даже выше стал. Агрегатор новостей, работающий продвинутым копипастом, не может провалиться. И это вопрос раскрутки и сугубо информационных технологий, а не уни­кальных качеств уникального творческого коллектива. Я не верю в «Медузу», поскольку там очевидны, на мой взгляд, профессиональные недостатки изготовления СМИ. Лишившись всех примочек, которые они имели в холдинге Александра Мамута (российского предпринимателя и финансиста), уверен, они не достигнут прежних результатов. Потому что, повторю, тут вопрос технологий, а уникального продукта они не предлагают. То, что они предлагают, я могу прочесть у Навального, я могу про­честь в колонках оппозиционно настроенных людей и т.д. Там нет уникаль­ного коммерческого предложения. Вот в чем ужас. Я извиняюсь за резкость, но я делаю это специально, не нужно видеть фетиш там, где его нет. Второе: не надо было подставляться с предупреждением Роскомнадзора. Ты знаешь законодательство, знаешь ситуацию в стране и уровень паранойи в опреде­ленных кругах. Зачем ты это публикуешь? Чтобы что? Фильтруй базар. Ты находишься в обстановке, близкой к военной. Тебя могут подставить. Тебя могут использовать против тебя. И в этой обстановке ты публикуешь ... И потом кричишь: «Ах, ах, ах, нас закрыли, наше свободолюбивое СМИ». Вас бы не закрыли еще год или еще три, если бы вы сами не подставились. Ведь это есть, и это, на мой взгляд, проявление непрофессионализма в слож­ных условиях. Не надо так работать. То же самое с Плющевым — журнали­стом «Эха Москвы» — абсолютная глупость и хамство, не потому что Иванов неприкасаемый, дело не в этом. Ты пишешь пост, когда над тобой есть Михаил Юрьевич Лесин, который, в общем, тебе не идеологический партнер и не друг, а как минимум оппонент. В этих условиях вопрос о кор­поративной дисциплине должен стоять особенно остро. Тем более что уже был опыт. С опросом «Дождя» по поводу блокады Ленинграда. Ну, был же опыт, ребята. Эти люди ходят по граблям, и вы по ним же пошли. Не надо по ним ходить! Будьте умнее своих оппонентов, будьте профессиональнее. Я бы Плющева уволил в тот же день. Так и сказал бы: «Знаешь, милый друг, иди-ка, потому что ты дискредитируешь нас. Мы претендуем на некую большую чистоту, чем вот эти грязные люди во власти. Опускаться до их уровня? Ты должен уволиться. Сам». Я бы поступил так. В этом плане Венедиктов молодец, выкрутился. Но он рисковал. А надо ли так риско­вать? На мой взгляд, нет. Потому что тут риск необоснованныЙ. Потому что в какой-то момент он перерастает в распальцовку. Ты круче или не круче? Я переиграю и переломлю или не переиграю? Но ведь ты мог подставить весь ресурс, который служит каким-то объективным целям. Я предлагаю вам некую альтернативную точку зрения, другую трактовку. «Эхо Москвы» несет важную общественную функцию, и ты не можешь рисковать этой важной общественной функцией, потому что завтра миллионы людей не выйдут на улицу тебя защищать. Ты живешь в обществе, где все молчат. Если бы ты мог спровоцировать выход миллионов — тогда да, тогда о'кей, тогда это другая игра и ты можешь себе что-то позволить. Но сейчас ты живешь в другом обществе. Не стоит терять рычаги воздействия на общество, которые у тебя остаются. Не надо делать глупостей. Конечно, можно обвинять кого-то в конформизме, но мы живем в обществе, в котором живем, где выход на улицу даже с целью протеста против платной парков­ки — не против Собянина, а всего лишь против департамента — является определенной политической смелостью. И далеко не все готовы на нее. Сегодня почти никто не готов. Даже обманутым дольщикам выйти и ска­зать, чтобы застройщик N вернул деньги, страшно. Роль СМИ в таких условиях другая. Не надо подставляться заранее, подождите, вас успеют задавить лет через пять. Но за пять лет вы принесете больше пользы. А мо­жет, вообще не задавят.

Теперь по поводу платного принципа. Первое. Думаю, отношение к этому абсолютно разное в России и на Западе, и готовность платить за информа­цию разная. Россия находится лишь в начале пути. Не хотят пока люди платить за информацию. Второе. Информация должна монетизироваться. Прочтя «Уолл-Стрит Джорнал», я пойду и куплю такие-то акции. Потому что я владею верной информацией или думаю, что это так. Потому что количество игроков на бирже в Америке, количество частных лиц косвен­но, через пенсионные фонды, через еще кого-то, — это десятки миллионов людей. А в России это какие-то отчаянные флибустьеры. То есть тот, кто платит за информацию, может ее потом, грубо говоря, окупить и получить прибыль. Прочту я «Слон», колонку Пупкина, ну и что? Почему я должен платить за колонку Пупкина? Что он мне открыл принципиально нового, что я могу монетизировать? Ничего. Поэтому за «Слон» я платить не буду. А за «Ведомости», скорее всего, буду. Я вот, например, подписан на «Ведомости». Хотя я это рассматриваю как часть профессиональной дея­тельности. Потому же я подписан на Foreign Info и журнал «Тайм». Мне они нужны по работе. Те, кому «Ведомости» нужны по работе, тоже на них подписаны. Таких людей немного, поскольку российский рынок акций, опять же очень грубое сравнение, меньше, чем капитализация компании Apple, как недавно выяснилось. Попытка «Дождя» добиться каких-то высот рейтинга, на мой взгляд, была обречена на неудачу с самого начала. О'кей, «Дождь» — это нишевый канал. И на него может быть такая же под­писка, как на камеру, установленную на Лазурном берегу, через которую кто-то смотрит в онлайне, как люди загорают топлес. Такие люди есть в мире. Они будут подписываться на «Дождь» из маргинальных информа­ционных соображений. Поскольку «Дождь» не является для меня откры­тием в области информационных технологий, он не является для меня уникальным информационным предложением, за которое я готов платить. Во-первых, потому, что все важное на «Дожде» я прочту в Facebook, при­чем в виде заголовка. Мне даже подробности не нужны, я вижу заголовок и понимаю, о чем речь. «Дождь» предсказуем как телеканал. Я увидел заголовок в три строчки, все понял и дальше могу ту же информацию, что они дают под своей трактовкой, получить в других источниках, которых масса. «Дождь» не уникален. В данном случае это чисто коммерческая ошибка. С помощью политического ресурса, думаю, «Дождь» восстановит свои позиции в кабельных сетях, у него есть политический ресурс. Поэтому тут ситуация иная, чем была с НТВ. «Дождь» прессуют по другому поводу. И у него больше шансов, чем у НТВ. Я думаю, он восстано­вится в каком-то виде в кабельных сетях и на этом все успокоится. А плат­ная подписка, мне кажется, была ошибкой. Хотя тактически, может быть, и нет. То, что они продержались и боролись, было их козырем, и он срабо­тал. В конце концов, если бы они исчезли раньше, никакого политического ресурса не потребовалось бы. А сейчас они дожили до того момента, когда условный добрый Медведев или кто-то еще добрый рядом с Медведевым говорит: «Ну ладно. Нет задачи его запретить. Не время запрещать, пока не надо». А что касается места России в информационном контексте, то она из него уже во многом выпала. У России свой информационный кон­текст, и это видно по набору новостей.

Ксения Батанова, шеф-продюсер телеканала «Дождь», Хабаровский край:

— Мне было довольно интересно слушать ваше выступление. Не буду говорить, с чем я согласна или не согласна. Все точки зрения имеют право на существование, и именно это является нашей работой. Мы позволяем всем высказываться на «Дожде». Другой вопрос, что не все приходят к нам, чтобы высказать свою точку зрения. Я хочу сказать, во-первых, мне не понятно ваше заявление по поводу каких-то наших политических свя­зей. Если у вас есть какая-то информация, поделитесь, пожалуйста. Последние восемь месяцев мы живем на деньги, которые получаем от под­писки. Поэтому ваше замечание о том, что это было сделано неправильно, опровергается самим фактом, что мы до сих пор живы. Подписка — един­ственное, что дает нам возможность жить и работать последние восемь месяцев. У меня на самом деле есть вопрос, он не про «Дождь». Я услы­шала довольно странную фразу. Мы начали с того, что говорили о право­вом государстве, к которому стремимся. И тут вы говорите, что телеви­зионный рынок можно отрегулировать административным давлением, политическим, то есть можно позвонить, скажем, главному редактору «Комсомольской правды» Сунгоркину и сказать: «Почему твой чувак там говорит то-то и то-то». То есть вы считаете абсолютно нормальным, что рынок регулируется не законами, пусть даже тупыми, которые пишут депутаты, а административными и политическими ресурсами? Может, я не до конца поняла вашу мысль, но мне она показалась странной, если честно. Потому что первое правило журналистики: никто не может на тебя влиять никаким образом. Ты пишешь о том, что видишь, и говоришь то, что видишь.

Георгий Бовт:

— Я намеренно занял подчеркнуто циничную позицию в данном вопросе. Мы, конечно, можем делать вид, что живем в правовом государстве, где право торжествует и где каждый, прежде чем что-то сделать, водит паль­чиком по писаному закону. Но это не так. Реалии гораздо более суровы, чем нам кажется. Мне тоже, например, общаться с американскими госу­дарственными органами было бы легче, чем с российскими. Потому что я знаю, как там себя вести. Там тебя тетка в буклях не отправит подальше, потому что у нее сегодня плохое настроение. Они абсолютно предсказуемы, потому что действуют на основании унылых, рутинных регламентов. А у нас все непредсказуемо. Надо знать, кому улыбнуться, кому какие-то конфеты принести, еще что-то. Вот история в Екатеринбурге с Анной Пановой, с бывшим шеф-редактором информационного агентства «Ура.ру» и губернатором Евгением Куйвашевым. О каком правовом госу­дарстве мы тут говорим? При этом все разрешилось, правда, относительно благополучно и гораздо более цивилизованно, чем могло бы завершиться, скажем, еще лет пятьдесят назад. Темпы прогресса в России нужно мерять не годами, а десятилетиями. По сравнению с 70-ми и тем более с 50-ми годами прошлого века у нас сейчас наивысшая свобода, которую когда­-либо знала Россия. Наивысшая! Но она нам не нравится, потому что она недостаточная в сравнении с другими странами, в сравнении с нашими ожиданиями, которые завышены, на мой взгляд, в сравнении с состоянием общества в целом. Потому что общество расколото на образованное мень­шинство, которое мало что решает, но влияет на принятие решений боль­ше, чем выборы, и остальное большинство, которое в принципе пока все устраивает.

Теперь о том, есть ли у меня какая-то инсайдерская информация про исто­рию с «Дождем». Я думаю, что если бы было желание задавить «Дождь» теми же методами, как в свое время давили НТВ, его бы уже не было. По моим глубоко субъективным ощущениям, которые я никогда не подтвержу документально, у «Дождя» есть симпатизанты в кругах, которые причаст­ны к принятию решений, так я это сформулирую. И это помогает. По пово­ду перспектив канала скажу так: у каждого нишевого проекта есть какая­-то аудитория, но на деньги подписчиков нельзя развиваться, на эти деньги можно прозябать и существовать. На мой взгляд, «Дождь» предлагает свою позицию, и я ее с точки зрения идеологии готов даже разделять. Но с точки зрения коммерциализации проекта, его продвижения, расширения и обретения новых качеств, которые позволили бы каналу развиваться как информационному ресурсу, этой позиции в условиях нынешнего россий­ского общества мало. Если помочь каналу вернуться в кабельные сети, для него это будет хорошо. Но если произойдет возвращение «Дождя» в кабельные сети, я никогда не поверю, что оно произошло просто так, пото­му что кто-то одумался.

Юрий Лобунов, журналист, г. Брянск:

— Георгий Георгиевич, я знаю два принципиально разных подхода к фор­мированию общественного мнения. Если табуретка сломана, то, чтобы убе­дить, что она исправна, есть первый способ — отремонтировать табуретку, и тогда объективная реальность убедит меня, что она исправна. И есть вто­рой способ: специально обученные люди сначала убедят меня, что табурет­ка исправна, потом — что я с нее не упал, потом — что не было у меня перелома, а потом убедят следующего, что он должен сесть на эту табурет­ку. Экс-губернатор Брянской области Юрий Лодкин в те времена, которые привычно называть тоталитарными, работал молодым журналистом, писал критические материалы. И когда его переманивали в другую сферу деятельности, вопрос решался на уровне политического руководства области. Руководитель обкома сказал: «Нет, Лодкина я не отдам. Он мне нужен, он делает за меня мою работу. Он ищет недостатки, он ищет недочеты».

У меня вот какой вопрос: разве политика «закручивания гаек» в отноше­нии СМИ, попытка формировать общественное мнение — на пользу госу­дарству? Мне кажется, сломанная табуретка не на пользу никому. «Закручивание гаек» и попытки формирования альтернативной реально­сти, может быть, идут на пользу неким лицам, которые пытаются привати­зировать кусочки власти, но никак не на пользу государству. Прокоммен­тируйте, пожалуйста

Георгий Бовт:

— Я не говорил, что это полезно государству. Я говорил, как происходит в реальности. Просто я занял такую удобную, циничную позицию: я не за «закручивание гаек», я говорю, что в нынешних исторических условиях можно делать так, а можно делать этак, достигая целей, которые заявлены российским правящим классом. У нас есть правящий режим, есть прези­дент, за которого на выборах проголосовало большинство, и мне кажется, в интересах этого большинства, президента, правящего класса можно было бы делать так или этак. То есть я говорю с точки зрения технологии. Опять же, вечный русский вопрос: если народу дать волю, что он сделает? Сожжет усадьбу. Такое представление родилось не в 2000 году, когда к власти пришел Владимир Владимирович Путин и Сурков стал ведать идеологией. Оно родилось столетиями раньше, и так просто от него не избавиться. А взять на себя такую политическую смелость в нынешних условиях, что сродни авантюризму, боязно, потому что последствия непредсказуемы. Тут работает даже инстинкт не самосохранения, а инстинкт самосохранения государства в их трактовке. И, знаете, участвуя в собрании садоводческого товарищества, я начинаю их понимать, потому что способность договариваться по горизонтальной линии в России совсем не та, что в западных странах. Окажись вы в Кремле на их месте, вы скажете: «Какой дикий народ, нельзя им давать ничего в руки, никакое управление, только сверху». Многие демократы, оппозиционеры, оказавшись у власти, приходили к такому выводу. Неизбежность этого вывода меня поражает и ужасает.

Игорь Хорошилов, корреспондент газеты «Донская искра», Ростовская область:

— Давайте добавим больше конкретики, приблизимся к нашим реалиям. Предположим, сейчас наша власть будет вынуждена разыгрывать карту Новороссии, чтобы оставить Крым в составе Российской Федерации. В та­ком случае как скоро изменится политика федеральных каналов? Как скоро Киселев опустит свою правую руку?

Георгий Бовт:

— Поделюсь чисто субъективным наблюдением: чем ниже цена на нефть, тем больше демократии. Ставлю запятую, с поправкой на какие-то невозвратные моменты и на менталитет правящего класса. А в принципе — упа­дет нефть до 20 долларов за баррель, он обе руки опустит, я думаю. Тут есть связь, непрямая, наверное, но Россия же не существует в мире изоли­рованно. Более того, думаю, что если бы объем взаимной торговли с Америкой был бы таким, как у США и Китая, или больше, 800 млрд дол­ларов, то Керри говорил бы о киевской хунте жарче Киселева, и «Ату их», и «Правильно», и «Давайте наведем порядок и установим там понятный всем режим». Недавно глава Китайского регулятивного агентства Интернета был в гостях у Цукерберга в Калифорнии. Цукерберг посадил его в свое кресло, принял книгу от Си Цзиньпина с подписью и рассыпал­ся в благодарностях, говоря, как ему лестно видеть китайского товарища. Между тем Facebook вообще запрещен в Китае.

Алена Алешина, корреспондент информационного агентства «Губер­ния», г. Хабаровск:

— С учетом всего, что вы сказали, не проще ли журналисту быть не думающим и критичным, а быть неким аппаратом, обслуживающим власть, транслировать правильные мысли, которые власть хочет донести?

Георгий Бовт:

— Тут вопрос личного выбора. Еще раз подчеркиваю: я не занимаю пози­цию, не говорю, что хорошо, а что плохо, а говорю, как есть. Я думаю, что Цукерберг не защитник идеалов демократии, а бизнесмен. Я думаю, что евробюрократы тоже не ангелы с крыльями и не защитники неких альт­руистических ценностей. Вообще в мире, в животном и человеческом, альтруистов всего 10%, и они двигают эволюцию. И эти альтруисты не сидят ни в Брюсселе, ни в Кремле, ни в Вашингтоне, ни в офисе Facebook. У Америки с Тайванем есть договор о взаимной безопасности: если завтра Китай туда вторгнется, Америка должна начать полномасштабную войну против Китая. Однако, если Китай туда и вторгнется, Америка полномас­штабную войну не начнет. Тут персональный выбор, и все. Говорю об этом осторожно, потому что мало ли что делает человек в условиях голода. Посмотрите, что люди делали за пайку в концлагере, и я не дам гарантии, что, оказавшись в концлагере, не буду сотрудничать с местным надсмотр­щиком, потому что инстинкт самосохранения у человека самый сильный из инстинктов. Сидя здесь в костюме и галстуке, я бы на это не подписывался, потому что подписаться легко, а соблюдать подписанное сложно.

Наталья Бычкова, магистрант Самарского государственного универси­тета:

— Вы затронули тему корпоративной дисциплины, и у меня в связи с ней возникла мысль. Мысль не новая и даже стала уже риторической: в демо­кратическом обществе регулирование государством каких-то процессов должно быть сведено к минимуму, в том числе цензурирование. Но, как известно, сетевые СМИ расширили площадку для дискуссии и новости делают уже не только журналисты-профессионалы, но и многие другие, допущенные к созданию новостей, комментированию, то есть к формиро­ванию информации. В связи с этим могут возникать проблемы, например снижение качества языка, пропаганда экстремизма ... Нужна ли, на ваш взгляд, какая-то определенная цензура в журналистике, нужен ли механизм модерации этих процессов? Или все должно сводиться к самоцензуре?

Георгий Бовт:

— Тут тоже вопрос персонального выбора. Если ты блогер, то отвечаешь за себя сам, зная российское законодательство. Если ты идиот и вывешиваешь где-нибудь постеры про то, как Владимир Путин ест младенцев, то какой с тебя спрос, а если ты идешь на это сознательно, должен знать, что за этим последует. Тут вопрос либо о глупости, либо о непрофессионализме, поскольку то же самое можно написать другими словами. Недавно я бесе­довал с руководителем крупного интернет-ресурса, который признался, что выловил у своих «писателей» фразу, дословно: «Путин обезумел». Спрашивает: «Что делать?» Отвечаю: «Раньше, в мою бытность в "Коммерсанте", вопрос решался просто — штраф. Платили "черным налом", очень просто — штраф, причем очень большой, чтобы раз и навсе­гда отбить охоту». Одно дело аргументированно описать, что ты не согла­сен с политикой правящего класса, и другое — писать несуразности или то, что я называю «лезть на рожон». Это как, цензура?

Когда вы находитесь в Дании, вы можете изобразить пророка Мухаммеда в карикатурах. И формально вас в Дании за это никто не посадит, хотя в обществе была большая дискуссия по этому поводу. Но почему-то никто больше этого не делает. Почему не публиковать каждую неделю карикатуру на пророка Мухаммеда? Это цензура или самоцензура?..