Оглавление:
К читателю
Семинар
Тема номера
Гражданское общество
Историческая политика
СМИ и общество
-
Журналистика как власть и ответственность
-
Зачем нужны журналистика, литература, образование, если они ничего не могут изменить?
Точка зрения
Горизонты понимания
Наш анонс
Nota bene
№ 67 (1) 2015
Журналистика как власть и ответственность

Больше года назад, покидая место редактора международного отдела газеты «Файненшл Таймс», свой прощальный вечер в Берлине перед уходом на пенсию я провел в Музее естественной истории, находясь под огромным скелетом динозавра, которого выбрал намеренно как символ старомодной журналистики.
Я считаю, что ценности той журналистики, о которой я буду говорить, независимы от уровня развития технологий и должны оставаться неизменными. Прежде всего я имею в виду стремление журналиста к объективности, насколько это возможно. Журналистика — это своего рода попытка сложить пазл. Иногда есть всего лишь один-два фрагмента какой-либо реальности и понять полную картину невозможно. Однако по мере того, как складываются фрагменты головоломки, вдруг понимаешь, что синие фрагменты, оказывается, были не небом, а морем, и, чтобы получить цельную картину события или явления, нужно хорошо поработать. Нужно быть открытым, подвергать сомнению собственные суждения и предрассудки.
Когда я выступаю перед молодыми журналистами, всегда говорю им, что обычно самые лучшие сюжеты — те, которые не совпали и даже оказались поначалу прямо противоположными вашим ожиданиям. Легкие сюжеты предсказуемы и очевидны, сложные трудозатратны, но в конце концов могут привести к поразительным открытиям.
Американская журналистика четко разделяет журналистику факта и журналистику мнения. Журналисту нельзя «блогифицироватъ» информацию, это неправильно. Я вырос профессионально в мире, где главной задачей журналиста является поиск фактов, а их интерпретация вторична. Если вы сначала занимаете позицию, а потом ищете факты, подгоняя их под свою концепцию, это будет пропаганда, а не журналистика. Соскользнуть в область предвзятого мнения, пропаганды очень просто. Сначала факты, потом мнение, а не наоборот.
Быть журналистом — привилегия и высокая ответственность. Сила, которая есть у журналиста сегодня, уникальна. Совершенно очевидно, что идущие в Великобритании, Франции, Германии политические дебаты происходят не в парламенте, а в СМИ. Журналисты сегодня зачастую сильнее, чем политики. Работа журналиста — выбирать то, что важно, и анализировать. Журналистика, которая вас удивляет, заставляет думать, волнует, пробуждает, — это хорошая журналистика. СМИ должны нести обществу новые идеи. А если журналистика поддерживает узкий взгляд на события, факты, это уже не журналистика, а пропаганда. К слову сказать, 80% того, что делают СМИ в современном мире, — это ангажированная пропаганда. Поэтому сегодня многие воспринимают СМИ как часть правящего класса.
Не могу представить обстоятельств, при которых искажение действительности было бы оправданно. Безусловно, есть ситуации, когда блокировка определенной информации оправданна, например, если речь идет о полицейском расследовании, спецоперации и раскрытие данных может помешать задержанию преступника. С другой стороны, журналист должен обладать интуицией и понимать, что часто государство скрывает информацию с совершенно неблагородными и недобросовестными целями. Поэтому журналист обязан задавать вопросы «почему» и «как я могу это проверить?». Очевидно, в 95% случаев журналисту нет необходимости скрывать или искажать информацию, тем более что информация все равно найдет путь к аудитории, так или иначе. Кроме того, нам, журналистам, необходимо стремиться к большей профессионализации. Люди, нарушающие профессиональный кодекс, должны оставаться вне профессии. В «Файненшл Таймс» есть железное правило — никогда не использовать в собственных интересах инсайдерскую информацию, предназначенную для внутреннего пользования в издании. Если вы это правило нарушаете, следует немедленное увольнение.
В Великобритании есть газеты, которые забиты «ширпотребом», но при этом они очень успешны коммерчески. Газета «Дейли мейл» очень успешна, потому что прекрасно чувствует то, что хочет публика. Например, публикует материалы против иммигрантов и вообще все, что дает ей рейтинг, подхватывает и тиражирует сплетни и слухи. Зато продается изумительно. Такая журналистика тоже опасна, и нам нужно стараться сбалансировать ее. Мы обязаны стремиться к беспристрастности. Надеюсь, мы на это еще способны. Я отношусь к последнему поколению иностранных корреспондентов, которые получали назначение в разные страны. Восемь лет я провел в Африке, потом работал в Брюсселе, в Москве во время перестройки. Потом работал в Бонне, в Лондоне, а последние четыре года в Берлине. Мой коллега Том Фридман из «Нью-Йорк Таймс» говорил мне: «Знаешь, чтобы быть достойным журналистом, нужно быть туристом со своей позицией». А начинал заниматься журналистикой я в британской провинции, в Нью-Касле. Там я научился настоящей журналистике, которая не про процессы, а про людей. Потом я пришел в «Файненшл Таймс» и с удивлением узнал, что у этой газеты больше иностранных корреспондентов, чем у какого-либо другого издания. Спустя несколько лет я встречался с китайским послом в одной из стран Африки, который заметил: «Да, мы всегда читаем "Файненшл Таймс", потому что капиталисты не лгут». Он имел в виду, что деловая газета не может позволить себе давать недостоверную информацию, потому что люди на этом либо заработают деньги, либо потеряют их. Это очень дисциплинирует журналистов. Когда я впервые отправился в зарубежную командировку редактор напутствовал меня следующими словами: «"Файненшл Таймс" всегда права. Да поможет тебе Господь, если ты ошибешься. И подстригись наконец». Я работал в Африке в 1976 — 1984 годах. Тогда в Южной Африке была агония белого правления — конец апартеида, и я наблюдал, как страна готовилась к переменам. Южноафриканские власти очень хотели, чтобы их услышали. Для этого они открыли новую газету и наполнили ее сплошной пропагандой. Все знали, что это пропаганда и что газета принадлежит властям. Эта и похожие истории убедили меня, что часто власть грешит некомпетентностью, а не каким то умыслом. В ЮАР тогда закончилосьтем, что пришлось арестовать министра информации, потому что он украл деньги, которые были отпущены на финансирование газеты
Кому вообще интересно знать, что происходит в той же ЮАР, в России, на Украине, да где угодно? Задача журналиста как раз в том, чтобы людям захотелось узнать, что происходит в других странах. Я искренне и страстно убежден, что мы должны понять друг друга. Иначе мы будем совершать глупые поступки, которые ввязывают нас в конфликт и еще дальше, в войну. Министр иностранных дел Германии, как-то выступая с речью, заметил, что мир скатывается к международному кризису. В 2014 году мы отметили два важных юбилея — столетие с начала Первой мировой войны и 25-летие с момента падения Берлинской стены. Один связан с катастрофой, другой — с удивительным освобождением. В 1914 году достигла финала первая большая фаза глобализации, ознаменованной удивительным расцветом культуры, торговли, промышленности, науки, и этот мир совершенно внезапно рухнул после начала Первой мировой войны. В 1989 году, в год падения Берлинской стены, я был в Москве. Поэтому я вообще мало что увидел: советское телевидение не особенно давало в эфир картинки событий в связи со стеной, уничтожением границы между двумя частями Германии. В новостях сказали что-то вроде: «Небольшие трудности в Берлине, беспокоиться не о чем». Конечно, момент был совершенно удивительный, он символизировал освобождение — окончание холодной войны, падение железного занавеса, разрушение этой ужасной стены, разделявшей семьи в Берлине. Усвоили ли мы уроки прошлого? Трудно с этим согласиться. Скорость, с которой мы продолжаем распространять предрассудки, внушает отчаяние. Михаил Горбачев, который приезжал в Берлин на 25-летие падения стены, предупредил, что существует опасность вступить в новую холодную войну. Я все же в это не верю, потому что то время, к счастью, вернуть невозможно: тогда у нас не было такой свободы передвижения, как сейчас, не было таких возможностей для коммуникации, какие есть у человечества сего дня. Но, как бы то ни было, пропаганда снова вернулась. Поэтому на журналистах и всех, кто имеет отношение к медиа, лежит обязанность создать атмосферу, в которой пропаганда неспособна нас оглушить. Мы не можем допустить, чтобы невежество и предрассудки нас разделяли.
1914 и 1989 годы разделяют 75 лет — 75 утраченных лет: две мировые войны, великий кризис, русская революция, подъем нацизма в Германии, потом эра идеологической стагнации, так называемая холодная война. И это действительно была война — ментальный и психологический застой, когда все засели в свои идеологические окопы и не хотели слышать друг друга. Настолько это было бесплодно, настолько скучно!
Когда в 1970 году я начинал работать журналистом, самым крупным событием того времени был кризис, связанный с ростом цен на нефть. Финансовый кризис разразился в Америке, Западной Европе. Все внезапно поняли, что нам не хватало естественных ресурсов и что жить как раньше больше не получится. Другое важное открытие 70-х — открытие Китая. После смерти Мао Цзэдуна к власти пришел Дэн Сяопин, и Китай вдруг стал видным игроком на международной арене. И третье событие, которое мы в то время не заметили, а оно нас настигло, — изобретение Интернета. Потом случилось падение Советского Союза — еще одно грандиозное событие, ознаменовавшее конец холодной войны, расширение Европейского союза, сильно изменившее нашу жизнь, 11 сентября 2001 года и подъем исламского фундаментализма, так называемая война Джорджа Буша-младшего с терроризмом. Наконец, лопнул финансовый пузырь, в котором мы жили, и нас накрыл настоящий финансовый кризис. Все эти драматические перемены последних 40 лет, из-за которых наша жизнь стала труднопредсказуемой, заставляют людей чувствовать себя в меньшей безопасности, чем в прежнем предсказуемом мире. Нет ничего удивительного в том, что пропало чувство защищенности, что люди прячутся в свои национальные скорлупки, раковины.
В мире сейчас происходят принципиальные сдвиги. Прежде всего это, конечно, упадок Запада и подъем Востока. Через тридцать лет главными центрами силы в мире будут Китай и Америка. Реальная опасность в том, что между этими державами окажутся два стагнирующих, демографически депрессивных региона с великой культурой — Европа и Россия. Нас ждет именно такой сценарий, если мы не будем осторожны, и нужно реально смотреть на эти перспективы. У нас есть общая судьба, у нас есть общий европейский дом.
После распада СССР в стране появилась гласность, открылись информационные шлюзы, все глупости, ошибки советской системы стали очевидны. Конечно, перестройка была катастрофой. И сейчас мы спорим, кто привел Советский Союз к краху. Ельцин? Рон Рейган? Гельмут Коль? Советский Союз сам разрушился, не устояв на собственных противоречиях. Он не мог больше существовать, не имея возможностей для нормального развития, в виде жестко контролируемой, фундаментально нечестной системы, которая сама себя разрушила. Рабочий делал вид, что работает, а государство делало вид, что ему платит. Не было ценностей ни в деньгах, ни в жизни, ни в воспитании. Я видел, как в 1988 году страна действительно рассыпалась. Я это помню. Но один из моих друзей заметил: «Помни, что империи разрушаются медленно». Теперь я понимаю, что, скорее всего, он был прав, и Российская империя сейчас пытается разобраться с тем, как она теряет силу. Империи рушатся медленно, эта мысль очень близка моему сердцу. Британия тоже была большой империей, но после Второй мировой войны она рухнула, исчезла как дым. При этом британцы тоже никак не могут привыкнуть к мысли, что империи больше нет.
У меня был удивительный опыт работы в Германии. Мне, британцу, было так же сложно, как было бы сложно русскому, приехавшему в Германию, потому что мы выиграли войну, а они выиграли мир. Сейчас Германия богатая, комфортная для жизни страна. Фактически это самая влиятельная страна в Европе. Ангела Меркель — европейский лидер, с которым хотят говорить Китай и Америка, именно с ней. Сегодня Германия — одна из наиболее цивилизованных стран в мире. Почему? Потому что они поняли свою историю и примирились с ней. Меня поразило в Германии, как страстно там защищают данные частного характера. В Германии говорят: «Мы помним, что делало гестапо, что делала гэдээровская Штази. Мы не хотим, чтобы частная информация попала в руки спецслужб». Это очень интересный феномен: с одной стороны, немцы яростно защищают персональные данные, с другой — совершенно открыто демонстрируют физическую жизнь. Они любят снимать с себя одежду, ходят обнаженными, при этом их окна распахнуты и нет занавесок. Им на это наплевать. Я размышлял об этом феномене: наши мысли должны быть частными, а тело может частным не быть. Знаете, это очень правильно — мысль должна быть частной. Когда я жил в Москве периода СССР, практически все, что я говорил, так или иначе становилось достоянием КГБ. Я должен был помнить об этом постоянно: моя жизнь записывается на пленку. После того как я уехал из Москвы, прошло два года, прежде чем я позволил себе думать, что меня, может быть, больше никто не слушает. Все учились быть осторожными: не говорить, не писать чего-то такого, что может подвергнуть кого-то опасности.
Сегодня люди тоже начинают понимать, как информационные технологии могут повлиять на их репутацию. Разумеется, в определенной мере это пугает. Именно поэтому я с большим пониманием отношусь к дебатам, которые идут в Германии, по поводу ограничения возможности шпионить друг за другом через Сеть.
После распада Советского Союза начались колоссальные изменения. Балтийские страны захотели в Европу. Для них вхождение в Европу было гарантией демократической стабильности и верховенства права. И в том числе им хотелось попасть в приятное место для богатых, в богатый клуб. С одной стороны, появление новых государств с низким доходом разбалансировало старую Европу. Резко возросла иммиграция, люди двинулись с Востока на Запад. Конечно, это не всем на Западе нравится. Насколько я понимаю, Европейский союз хочет иметь скучных и спокойных, как валенки, соседей, у которых нет коррупции. А Украина рушится. В Берлине, в Лондоне все это видится так, что Москва хочет дестабилизировать Украину.
Вряд ли можно говорить о едином, естественном, каком-то цементированном европейском пространстве. Но, например, Германию и Россию в течение многих веков связывают удивительные и близкие отношения. У Ангелы Меркель на рабочем столе стоит портрет Екатерины Великой. Надо помнить, что Германия — ближайший партнер России, влиятельный и сильный. Да, кризис на Украине нарушил фундаментальные отношения в Европе. Ангела Меркель до чертиков разозлена тем, что происходит. Я могу объяснить, что ее разозлило: то, что границы государств меняются произвольно. После окончания холодной войны мы должны сохранять имеющиеся границы, потому что после распада СССР мы договорились о границах. Меркель прямо об этом не говорит, но, думаю, ее беспокоит то, что пересмотр границ может поставить вопрос о бывших германских территориях в Польше, например. Если запустить этот процесс, откроется банка с пауками. Я понимаю, почему Ангела Меркель расстроена и недовольна Владимиром Путиным. Отношения сейчас очень сложные, но она говорит по-русски, он хорошо говорит по-немецки — они должны понять друг друга.
Завершая тему империи и пропаганды, приведу поговорку моей жены (я англичанин, а она ирландка): англичане никогда не помнят, а ирландцы никогда не забывают. Думаю, это важная мысль. Русские никогда не помнят, а грузины, например, никогда не забывают. Или латвийцы никогда не забывают. Есть много маленьких стран, которые не забывают и не хотят забывать. Тем не менее Европа является для всех нас единым континентом. У нас общие ценности. И мы, журналисты, тоже имеем общие для профессии фундаментальные ценности.
