Общая тетрадь

№ 67 (1) 2015

Наш анонс

Розанваллон, Пьер. Демократическая легитимность. Беспристрастность, рефлексивность, близость. Перевод с франц. яз. (Рiеrrе Rosanvallon. La legitimitе democratique. Imраrtialitе, reflexivitе, ргохimitе. Editions du Seuil. — Paris, 2008) — М.: Московская школа гражданского просвещения, 2015. — 304 с.

Один из самых авторитетных европейских теоретиков демократии исследу­ет в этой книге причины и последствия кризиса института представитель­ства и начавшейся в 1980-е годы «революции демократической легитимно­сти». Автор показывает, что существенное усложнение общественных про­цессов в глобализующемся мире, индивидуализация сознания вступают в противоречие c «тиранией электорального большинства», которое уже не отождествляется с социальным целым и общественным благом. Решение проблемы легитимности власти в этих условиях автор видит в проработке и nрименении трех ее форм, основанных на беспристрастности, рефлексив­ности и близости. Дополняя и корректируя электоральный процесс, эти каче­ства «новой эпохи лигитимности» существенно возвышают роль институ­тов независимого контроля власти. В этой новаторской работе П. Розанваллон вводит в научный оборот ряд категорий, формирующих когни­тивную основу трансформации демократического процесса.

ВВЕДЕНИЕ*

Смещение центра в демократических государствах

Новая эпоха легитимности

Ослабление старой системы двойной легитимности и различные измене­ния, которые его спровоцировали и сопровождали с 1980-х годов, повлек­ли за собой не только возникновение определенного вакуума. Хотя при этом сильно ощущалось чувство какой-то утраты и даже разрушения, однако началась и своеобразная подспудная перестройка. Во-первых, появились новые гражданские ожидания. Стремление к установлению порядка, который служил бы общественной пользе, выражалось новым языком и опиралось на новые критерии. Например, заметно выросло значение ценностей справедливости, плюрализма, сострадания или сопричастности, что соответствовало новому пониманию демократиче­ской общности, а заодно и движущих сил и форм легитимности. И одно­временно росло количество и роль таких институтов, как независимые органы и конституционные суды. И, наконец, начал вырисовываться новый тип управления, в котором все большую роль приобрели репута­ция и коммуникация с обществом. Все вместе это составляет довольно разнообразную картину, поэтому постараемся разобраться в сути и про­цессе становления этих явлений. А для этого необходимо их описать, но не останавливаться на этом. Самое важное — попытаться выявить прин­ципы, годные для объяснения этого нового мира, и распознать новые демократические формы, к которым он может эволюционировать. А также, придерживаясь описания различных дискурсов и опытов, с учетом их незавершенности, неоднозначности и даже опасности, важно создать иде­альные образцы, которые позволят управлять этим нарождающимся миром. Ничто еще не решено. В этом пока беспорядочном процессе про­сматриваются как контуры новых возможностей, так и признаки опасных отклонений.

Главная особенность поворота, случившегося в 1980-е годы, состоит в постепенном переформулировании смыслов, в которых рассматривается демократическое требование социальной универсальности. Чтобы пра­вильно понимать масштаб этой перемены, следует исходить из ранее доминировавших представлений об этой универсальности. Всеобщее избирательное право основано на ее численном превосходстве: это сово­купность граждан-избирателей, выражение воли которой и означает общую волю. Государственная служба, в свою очередь, связана с идеей объективной универсальности: с тем, что общественные интересы или общественная польза некоторым образом отождествляются с самими структурами республиканского государства. В обоих случаях полагается, что универсальность может осуществляться надлежаще и с пользой. Принимая во внимание ощутимое ослабление влияния этих двух подхо­дов, можно выделить возникновение трех других, более косвенных спосо­бов достижения социальной универсальности:

— Путем игнорирования особенностей, соблюдения разумной и органи­зованной дистанции с различными сторонами, вовлеченными в решение того или иное дела. Такой подход определяет власть как пустое место. Свойство универсальности того или иного института в этом случае создается в силу того, что никто не может им завладеть. Речь идет об отри­цательной универсальности. Она определяется как поддерживающей ее структурной переменной (факт независимости), так и поведенческой переменной (сохранение дистанции и равновесия). Именно такая уни­версальность определяет положение институтов как органов надзора или регулирования и является их первейшим отличием от избранной власти.

— Второй вид достижения универсальности реализуется через процесс обеспечения разнообразия выражений общественного суверенитета. Задачей здесь является усложнение субъектов и форм демократии на пути к достижению ее целей. Речь идет, в частности, об исправлении несовершенства, возникшего в результате ассоциирования избирательного боль­шинства с волей всего социального тела. Это универсальность умножения «воль». Участником этого процесса, например, является конституционный суд, когда он выражает волю того, кого можно назвать «народом-источни­ком», и тщательно пропускает через сито конституционного права реше­ния партии большинства.

— Наконец, достижение универсальности может осуществляться через учет разнообразия жизненных положений и признание всех социальных особенностей. Она достигается в результате глубокого погружения в мир индивидуальности, заботы о конкретных индивидах. Такой тип универ­сальности связан с характером действий властей, которые не забывают ни о ком и озабочены проблемами всех. Он связан с искусством управления, которое является противоположностью номократии («законовластия», «всевластия закона». — Прим. ред.). Он также противоположен подходу к организации социальной сферы на основании исключительно принципа юридического равенства, которое держит все различия на равном удале­нии, а универсальность обеспечивается путем учета всех существующих жизненных положений, благодаря широкому охвату их изучения. Поэтому здесь можно говорить о практике «снижения уровня обобщения»*. Это и есть универсальность учета индивидуальности.

Эти различные способы достижения универсальности объединены тем, что все они основаны на подходе к общественному целому, когда оно опреде­ляется не путем арифметического сложения (что подразумевает идеал еди­ногласия) и не с монистической точки зрения (когда общественный идеал понимается как стабильное свойство коллективного целого или структу­ры). Они связаны с выдвижением на первый план гораздо более «активно­го» подхода к процессам обобщения. В чем-то они соответствуют трем воз­можным стратегиям изучения Вселенной во всей ее полноте: разглядывать ее в телескоп, рассматривать препараты под микроскопом, исследовать ее, проходя различными маршрутами. Универсальность в этом смысле являет­ся регулирующим пределом, она не несет содержательной нагрузки в отли­чие от сути понятий общей воли и общественной пользы.

Как следствие, начинают вырисовываться три новых образа легитимности, каждый из которых связан с одним из описанных подходов к социальной универсальности: легитимность беспристрастности (связанная с форми­рованием отрицательной универсальности); легитимность рефлексивно­сти (связанная с универсальностью снижения численности); легитимность близости (связанная с ростом внимания к индивидуальности). Эта настоящая революция легитимности стала частью глобального процесса смещения центра в демократических режимах. Например, воля избирате­лей продолжает терять свою центральную роль, что уже наблюдается в сфере гражданской активности. В книге «Контрдемократия» я описал, как возникли и обрели жизненную силу образы народа-контролера, народа-вето и народа-судьи, в отличие от народа-избирателя, который стал менее активным. Жизнь демократических режимов все больше распространяется за пределы выборной и представительной сфер. Отныне существует мно­жество других способов признания демократической легитимности, соперничающих с ее утверждением на выборах или дополняющих выборы.

В отличие от легитимности представительства и солидарности, которые были неразрывно связаны со считавшимися внутренне присущими некото­рым властям (когда выборы или конкурс давали определенный статус тем, кто оказывался победителем в этих испытаниях), новые ее формы возникали на основе учета качеств. В этом случае легитимность нельзя считать приобретенной раз и навсегда. Она всегда остается хрупкой, постоянно под­ вергается испытаниям, зависит от общественного восприятия действий и поведения институтов. Этот момент крайне важен: он свидетельствует о том, что ее новые образы выходят за рамки привычной типологии, различающей легитимность как продукт общественного признания и легитим­ность как соответствие норме. Типы легитимности на основе беспристраст­ности, рефлексивности и близости сочетают в себе эти два измерения, они имеют гибридный, смешанный характер и возникают из характеристик институтов, из их способности воплощать собой ценности и принципы. Можно предположить, что их полное развертывание может открыть для демократических режимов новую эпоху. Формирующийся сейчас режим легитимности ведет к преодолению традиционных отношений противопо­ставления хранителей «республиканского большинства», озабоченных прежде всего процедурой, и лидеров «сильной демократии», для которых в первую очередь важна степень общественной мобилизации.

Возникающие формы легитимности способствуют также и расширению классической типологии, основанной на противопоставлении легитим­ности по основаниям — «на входе» (input legitimacy) легитимности по результатам — «на выходе» (output legitimacy)*. Такое различие по-свое­му, несомненно, полезно: оно напоминает нам, что то, как оцениваются действия правителей, принимается во внимание гражданами (а это зна­чит, что невыборные инстанции тоже могут быть признаны легитимны­ми, если они способствуют производству того, что считается обществен­но полезным)*. Однако наш предмет шире, поскольку включает собственную легитимность институтов и тем самым диктует не ограничиваться лишь процедурным подходом, подобно тому, что развивал Хабермас. Он тоже пытался не выходить за рамки сущностных подходов к демокра­тии, предлагая рассматривать общую волю с позиций преобладающих суждений*. Однако и он придерживается монистического представления о народном суверенитете. Он лишь переносит центр этого суверенитета от общественного тела, имеющего свою внутреннюю суть, в расплывчатое коммуникационное пространство. С нашей же точки зрения, пере­определение легитимности происходит через деконструкцию и пере­осмысление идеи социальной универсальности, что приводит к росту разнообразия ее форм. Предполагается, что существует множество спо­собов действовать или говорить «от имени общества» и быть представи­тельным.

Как бы то ни было, три названные новые формы легитимности склады­ваются в одну систему, дополняя друг друга в целях более четкого опреде­ления демократического идеала.

Такие перемены имеют важное значение еще и потому, что вопрос леги­тимности приобрел повышенное значение в современном мире. В момент свертывания идеологий и утопий, которые могли наполнять своим содер­жанием политический строй, ему теперь приходится находить внутренние ресурсы для своей легитимации. Легитимность как доверие между людь­ми — это «институт-невидимка». Она позволяет подвести прочную осно­ву под отношения между правителями и подданными. И хотя легитим­ность в самом общем смысле этого слова способствует созданию системы принуждения, ее демократический вариант наделен более сложной функ­цией выстраивания конструктивных связей между властью и обществом. Она способствует реализации того, что составляет саму суть демократии: получения власти обществом. Демократическая легитимность вовлекает граждан в политику, что возвышает чувство их значимости. Она является условием эффективности государственной политики и в то же время опре­деляет то, как граждане оценивают демократическое качество страны, в которой они живут. С этой точки зрения она действительно является «институтом-невидимкой» и «чувствительным индикатором» политиче­ских ожиданий общества и того, как на них отвечают. Более широкое и требовательное определение легитимности способствует в этом смысле укреплению демократических режимов.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ *

Демократия присвоения

Описанные нами новые образы легитимности являются частью обширно­го процесса децентрирования в демократических режимах. Отныне никто не считает, что демократию можно свести к системе конкурентных выбо­ров, устанавливающих власть большинства. Это означает серьезнейший перелом в истории демократии, которая была на протяжении двух веков эпохой поляризации. Долгое время считалось, что общая воля могла обрести форму и силу только будучи сосредоточенной в одном центре, возникающем в момент выборов. Такое представление было неразрывно связано с условиями избавления человечества от старой власти домини­рования: чтобы покончить с ней, как правило, было необходимо выстроить своеобразную противоположную копию этой власти. Долгое время развитие механизмов прямой демократии также было частью этого процесса концентрации власти, поскольку предполагалось, что достиже­ние демократического идеала проходит сначала через радикализацию его выражения на едином уровне. Современное развитие пошло по другому пути: на смену концентрации пришли процессы рассеивания, преломле­ния и умножения форм. Универсальность, равенство и представительство приобретают отныне все более разнообразные формы, для полной реали­зации которых необходимо их сочетание. Достижение социальной общ­ности путем простого сложения мнений и воль дополнилось, как мы уже говорили, ее негативной, рефлексивной и погруженной формами. В этом смысле можно говорить об усложнении демократических режимов, кото­рое контрастирует с предыдущей тенденцией к их упрощению. Однако разрыв с прошлым проявился не только в этом вопросе. Одновременно с этим полностью изменилась и природа основного принципа демократического идеала.

Смысл истории

Усложнение демократии имеет не только функциональный смысл. Оно также означает возврат в современную действительность всего спектра процедур и институтов, имеющих отношение к свободам и заботе об общем благе, которые предшествовали введению всеобщего избиратель­ного права. Например, в более демократическом виде вновь появляются формы представительства, предшествовавшие системе выборов уполно­моченных. Независимые органы власти сейчас обладают признаками вир­туального представительства, которое было свойственно английской кон­ституционной системе XVIII века. Институты рефлексивности, в свою очередь, частично возрождают, модернизируя их, давние образы блюсти­телей исполнения законов. Избирательная универсальность также обога­щается определениями общего блага, общественного интереса и публичного разума, которые принадлежат давним традициям сопротивления дес­потичным режимам. И наконец, вновь возникает характерное для граж­данского гуманизма и республиканизма внимание к доблестям суверенов и, в частности, к их заботе об интересах народа. Словно демократические режимы, завершив свою работу по разрыву со старым миром, восстанав­ливают его различные положительные качества. Так, современную демо­кратию можно понимать как политическую форму, объединяющую путем адаптации и развития различные истории свободы, эмансипации и автоно­мии, наложившие отпечаток на опыт человечества.

Это подводит к пересмотру самого термина «демократия». Хотя сейчас она всюду отождествляется с идеей политического блага и почти все без исклю­чения режимы объявляют себя таковыми, ее определение остается пробле­матичным, по крайней мере, если мы не желаем довольствоваться расплыв­чатыми формулировками (демократия как «власть народа»). В политиче­ском лексиконе, пожалуй, нет другого такого слова, определение которого было бы столь разнообразным. Отсюда, кстати, и постоянная тенденция уточнять его посредством прилагательного. Как будто, по примеру пресных блюд, вкус которых раскрывается только благодаря приправе, демократия обретает свое подлинное наполнение лишь тогда, когда ее называют «либе­ральной», «народной», «реальной», «республиканской», «радикальной» или «социалистической». С этим также связана и постоянная проблема с прове­дением линии разграничения между демократией и ее патологиями, поскольку совершенно противоположные режимы могут претендовать на то, чтобы быть образцами демократии. Поэтому слово «демократия» посто­янно представляется в качестве решения и в качестве проблемы. В нем все­гда сосуществовали и благое,  и сомнительное. Особенность этой неопреде­ленности в том, что она в основном связана не с демократией в качестве далекого и утопичного идеала, о котором у всех есть единое мнение, а с рас­хождениями по поводу средств достижения этого идеала. Неустойчивость смысла слова «демократия» вовсе не означает, что существует некая неопределенность в отношении способов ее реализации, напротив, на протяжении двух столетий он был связан скорее с ее историей и ее сутью.

Неправильное использование этого термина и связанная с ним неразбери­ха уходят корнями в разнообразие подходов. Например, зачастую опреде­ление демократии как способа исполнения коллективной власти противо­поставляют ее категоризации в плане гарантии личных свобод. Чтобы выйти из этой неопределенности, необходимо рассмотреть демократию во всей ее сложности и осмыслить в четырех измерениях: отдельно, пооче­редно или одновременно относящейся к сфере гражданской деятельности, политического режима, формы общества и способа правления. Каждое из этих измерений само по себе может рассматриваться в нескольких аспек­тах. Гражданская активность, например, очевидно включает избиратель­ную деятельность, однако она также может рассматриваться с учетом повседневных форм участия и вовлеченности или проявляться на различ­ных уровнях контрдемократической сферы.

Рассматривая демократию с точки зрения институтов, можно выстроить отдельные концепции демократической сферы на основе различных интерпретаций принципа универсальности. Изучая демократию как форму общества, можно сосредоточиться на гарантии основополагающих прав и расширить ее понимание до токвилевской идеи равенства условий, со всеми возможными современными ее толкованиями, и т.п. Эта сложная система благодаря двум ее составляющим — измерению и форме — дает нам матрицу демократической грамматики во всей ее сложности. Исходя из этого можно понять, как возникают практически противоположные определения демократии, в том числе обходящие стороной вопрос о ее основаниях, хотя они могут быть весьма фундаментальными, — такие как всеобщее избирательное право или индивидуальные права (либо, напро­тив, рассматривается один только вопрос выборов).

Как во всем этом разобраться? В известных трудах нам предлагалось нало­жить идею народного правления на идею правления народа, избранного народом и для народа*. Но это не поможет продвинуться достаточно дале­ко, создается лишь видимость более точного определения. Эта проблема является решающей, поскольку именно эта путаница с определениями может привести к релятивизму. Однако в этом же контексте, напротив, воз­никают нормативные требования, поспешно возводящие в абсолют отдельно взятый опыт. Единственный способ выйти из этого проблематич­ного балансирования между не выдерживающим критики релятивизмом и нормативным насилием — дать наиболее развернутое определение демо­кратии, которое включало бы все ее измерения и формы. Демократия в таком расширенном определении могла бы обрисовать основные контуры организации общественной жизни на стадии строительства, чего пока еще никто не сделал в полной мере. Только при этом условии может быть пре­одолено противопоставление высокомерного западоцентризма и сомни­тельной дифференциалистской риторики. Единственно возможное уни­версальное определение демократии то, которое радикализирует ее усло­вия*. И напротив, когда выдвигается так называемое минимальное опре­деление демократии, происходит редуцирование ее смысла, фактическая индивидуализация. В настоящей работе мы попытались исследовать оба измерения демократии: режим и способ управления, а также переосмыс­лить в этой связи различные уровни гражданской активности. Понятно, что ее логическим продолжением станет новое исследование, посвящен­ное демократии, оцениваемой как становление политического сообще­ства. Ведь в итоге именно на этом уровне все и начинается. Такие опасные отклонения, как неполитичность, антиполитичность идеполитизация, можно предотвратить, только если выстроить собственно политическое измерение демократии как способа конфликтного утверждения норм политической принадлежности и перераспределения благ, составляющих общую гражданственность.