Общая тетрадь

№ 31 (4) 2004

Два шага назад без шага вперед

Реформа: два подхода к оценке

Общественная дискуссия по поводу ради­кальной политической реформы, предло­женной президентом Путиным, сочетает в себе практические и теоретические аспек­ты. Особенно это касается проблем демо­кратии. Например, наши юристы-государ­ственники убедительно разъясняют, что у демократии нет шаблонов — может быть президентская республика, может быть парламентская, выборы могут проводиться по одной схеме или по другой. Действи­тельно, демократия всегда имеет некие кон­кретные формы, соответствующие реаль­ным условиям. Однако это статический подход. По изменениям этих форм, по их развитию применительно к изменению ус­ловий всегда можно судить, идет ли дело к расширению демократических свобод или к их свертыванию.

Предлагаемая, в частности, пропорцио­нальная система при выборах в парламент, то есть избрание депутатов исключительно по спискам партий, вполне демократична, если рассматривать ее теоретически, вне привязки к конкретным обстоятельствам. Но в стране, где партии еще не сложились как устойчивые образования, где и левое и правое крыло ущербны, а некая якобы цен­тристская, по сути же придворная чиновни­чья партия обладает господствующими по­зициями, отказ гражданину в праве высту­пать на выборах самостоятельно, в качест­ве независимого политика, и принуждение его, таким образом, к вступлению в ту или иную политическую организацию, если да­же ни одну из них он не считает для себя приемлемой, — это, несомненно, шаг назад в развитии демократии. То же самое и с гу­бернаторами. Вчера люди могли избирать их непосредственно, а сегодня не могут оказать на выдвижение и утверждение гла­вы своего региона практически никакого влияния, и даже избранные ими депутаты ограничены в своем выборе тем, что канди­датов предлагает президент, то есть депута­ты даже не могут предложить на высший в регионе пост человека, которого они хоро­шо знают — это тоже шаг назад.

А где же хоть один шаг вперед?

Быть может, его следует искать в иной сфе­ре, то есть не зацикливаться на демократии самой по себе, а взглянуть на проблему ши­ре, с позиций масштабного видения инте­ресов страны и ее граждан?

Нам это как раз и предлагается. Есть точка зрения, что намеченные меры повысят эффективность деятельности государства, и это мотивируют прежде всего повышением безо­пасности граждан. Более того, наша общест­венная дискуссия родила такую очередную альтернативу: либо спасение страны и нации, либо сохранение в России демократии. То есть две эти задачи некоторыми участниками дискуссии прямо противопоставляются.

Паутина ложных альтернатив

Говорю «очередную альтернативу» потому, что в каждый сложный момент постсовет­ской истории, особенно если власть оказы­валась беспомощной в решении возникших проблем, нам предлагались подобные вари­анты выбора, например: либо возврат в советское прошлое, либо «демократура» (то бишь демократическая диктатура — уродли­вое изобретение Гавриила Попова); либо власть террористов, либо власть спецслужб (Виталий Третьяков); либо наведение порядка «железной рукой», либо бунт «бессмысленный и беспощадный» (и это уже не Пушкин; автор, можно сказать, коллектив­ный: это довольно распространенное у нас убеждение, почти фольклор). Такие альтер­нативы преподносились обычно, как якобы единственное, из чего можно выбирать. А на самом деле всякий раз это было завуали­рованное навязывание одного варианта решения, которое выглядело предпочтитель­нее в сравнении с другим. То, что это были ложные альтернативы, сейчас доказывать не надо: это доказала история.

Теперь вот некоторые авторы, заверяя чи­тателей или слушателей в своем стремле­нии к объективности, в желании встать над дискуссией тех, кто «за» и кто «против» ре­форм, порой подчеркнуто противопостав­ляя Америку и Европу России в доказатель­ство, конечно, ее самобытности (как будто другие страны не самобытны, ну просто близнецы) и, следовательно, в доказатель­ство непригодности для наших условий опыта Запада, убеждают нас в следующем.

Для Путина и для страны категорическим императивом является сохранение России, а уж приоритетом второго ранга — демократия. Соглашаются даже с очевидным: что реформа будет иметь следствием выход за пределы конституционного поля «если и не по букве, то по духу», То есть превращение страны из федерации в унитарное государ­ство, ограничение сферы действия демократических выборных процедур и пере­ход в какой-то части от непосредственной демократии к плебисцитарной, то есть «на­именее демократичной форме демократического устройства». И в этом смысле дан­ная реформа есть шаг назад в демократиче­ском развитии. Однако, несмотря на такие потери, нас уговаривают, что Путин сделал правиль­ный выбор: сначала сохра­нение России, пусть даже в ущерб демократии, а уж по­том забота о демократическом устройстве общества. Это вопрос приоритетов, и иерархия их безупречна.

Не знаю, действительно ли логика Путина такая, какая ему приписывается. Нередко его публич­ные высказывания звучат иначе. А вот логи­ка подобных апологетов реформы полна абсурдов.

Возникает ряд вопросов. Прежде всего — почему противопоставляются задачи сохранения России и демократии в России? От­куда возникло представление, будто для страны безопасность (во всех отношениях) выше, если о ней заботится только верхов­ная власть, а не все общество, проявляю­щее инициативу и активность? Кто доказал, что унитарное государство в условиях, ког­да население страны многонациональное, крепче стоит на ногах, чем федерация? От­куда убеждение, что тоталитарное или авто­ритарное государство эффективнее, чем опирающееся на открытое, свободное гражданское общество? Проще: верно ли, что диктатура в каком-либо смысле надеж­нее, чем демократия? Если все это не дока­зано, то названное противопоставление не имеет смысла.

Ссылаются порой на режимы Франко и Са­лазара, где будто бы безопасность граждан была выше, чем в условиях большей их свободы. Но эти режимы пали, а легенда об их безопасности, по меньшей мере, устарела, если даже когда-то в некоторой степени бы­ла верна. Не случайно же XX век стал веком крушения диктаторских режимов, их политического, социального, нравственного банкротства. И не только в Европе, но и во многих странах Латинской Америки, Афри­ки, Азии. Оставим тем же испанцам и португальцам право судить, когда для них жизнь была безопаснее и лучше, обратимся к своей истории. Вспомним, прежде всего, товарища Сталина. Даже неловко уже по­вторять ту истину, что множество людей погибло от организованных им репрессий, множество жертв страна понесла оттого, что режим не подготовил ее к войне, а по­дорвал ее силы хотя бы теми же репрессия­ми в среде военных, вообще ослабил ее мощь, заявляя вместе с тем претензии на мировое господство. Да, в конечном итоге мы победили, но какой ценой! Вспомним и совсем недавний распад Советского Союза, и среди причин развала великой державы, несомненно, присутствовала та, что это бы­ло по сути унитарное и отнюдь не демокра­тическое государство, что нам не удалось создать эффективно функционирующую федерацию или конфедерацию. И это уже, замечу, в эпоху, когда формировался Евро­пейский союз, на практике доказывая выго­ду объединения народов и государств, толь­ко на новых, демократических основах. Среди причин распада и то, что неповорот­ливое авторитарное государство, требовав­шее согласования любого шага в экономике с высшей властью, привело страну к безна­дежной отсталости в сравнении со свобод­ными, демократическими странами и что великая держава надорвалась в гонке воору­жений.

Период президентства Путина тоже от­нюдь не подтверждает мнения, что режим сильной централизованной власти несет гражданам б6льшую безопасность, чем раз­витие по пути демократии и гражданских свобод. Не подтверждает надежд, что «же­лезная рука», наводящая «порядок», эффек­тивнее усилий свободного общества, граж­дан, способных к самоорганизации. Выс­шие органы власти всех уровней в России, по данным социологов, более чем наполо­вину укомплектованы представителями спецслужб и правоохранительных органов. Финансирование и полномочия спецслужб нарастали все эти годы. Но сам президент признал, что именно такая система оказа­лась неспособной противостоять террору и ее необходимо кардинально перестроить. Как? Наши политические «элиты» слишком быстро и охотно согласились с предложе­ниями президента, идущими в том же, что и прежде, русле — не развития, а сужения демократии, повышения роли не граждан­ского общества, а силовых структур, продвижения к унитарному государству.

Среди доводов в пользу проводимых ре­форм звучит и тот, что демократия у нас плохая. Мол, нечего и жалеть такую демо­кратию, тем более ради сохранения России. С описанием пороков нашей системы труд­но не согласиться. Но что делать? Некото­рые предлагают поступить с нею как в изве­стном анекдоте с чумазыми цыганятами: не отмывать их, а наделать новых. «Фактичес­ки эту демократию у нас нужно строить за­ново и растить снизу» (Виталий Третьяков). Сколько же времени придется растить, да еще в условиях ущемления прав граждан, при тех последствиях реформ, о которые говорилось выше? Гораздо более радикаль­ный рецепт предложил как-то в телепереда­че кубанский губернатор Ткачев. Он выска­зался в том духе, что, будь его воля, он отме­нил бы все выборы, потому что народ не до­зрел до способности решать, кому править страной или регионом. А ему, губернатору, гораздо проще действовать, особенно в экстремальных обстоятельствах, если он на­значен и уполномочен президентом, перед ним только и ответственен, а не перед этим незрелым народом. Что ж, сказано, по край­ней мере, откровенно, без мудрствований по поводу приоритетов. Но ясно же: если, исходя из незрелости электората, так и не подпускать его к избирательным урнам, он не дозреет до демократии никогда; а если расширять свободы, в людях будет разви­ваться чувство собственного достоинства, а вместе с ним — и ответственности за свой выбор и за свои действия.

Временные меры могут менять общество навечно

У нас некие особенные меры, представляю­щие собой то или иное отступление от демократических принципов, предлагают ча­ще всего временно, вот только на данный острый момент. В сегодняшнем случае — на время, пока победим терроризм. Но с терроризмом, на мой взгляд, радикальную по­литическую реформу связали не очень-то обоснованно и корректно: ясно, что она вынашивалась задолго до последних терак­тов и имеет куда более масштабные цели. Что же касается временного характера тех или иных ограничений свободы или от­ступлений от демократических принципов, то, по моему мнению, в этом смысле очень интересен один исторический эпизод.

Излагая суть спора между двумя экономис­тами — Кейнсом (государственником) и Хайеком (апостолом либерализма) — со­временный биограф Кейнса Роберт Ски­дельский рассматривает не только вопрос о пределах вмешательства государства в эко­номику, на чем главным образом сосредо­точено внимание спорщиков, но и гораздо более широкую проблему — возможности любого ограничения свобод. Хайек считал поползновения государства в этом направлении шагом к тоталитаризму, «дорогой к рабству» (это обозначено в заглавии одной из его книг). Кейнс возражал, утверждая, что «опасные действия» могут безболез­ненно совершаться в обществе, которое «думает и чувствует правильно», и мостить дорогу в ад, когда это действия людей с по­рочными мыслями и чувствами. Соглаша­ясь частично с Кейнсом, его биограф заме­чает, что иметь в войне руководителем Черчилля надежнее, чем Гитлера, даже притом что организация обеих стран в во­енное время была тоталитарной. Приме­ры, продолжает он, можно множить: безо­паснее, чтобы иммиграционные законы принимали либералы, а не расисты, чтобы ограничительные правила вводились людьми, которые их терпеть не могут, а не теми, кому они нравятся. Однако общест­во, в котором «опасные действия» прави­тельства идут «непрерывной цепью», будет постепенно терять понимание, почему они, собственно, опасны.

Это не о нашем обществе сказано. Его-то и не назовешь пока тем, что «думает и чувствует правильно», не назовешь развитым и стабильным гражданским обществом. Это значит, что любые «опасные меры» у нас опасны вдвойне.

А может быть, есть шаг вперед?

Но может быть, «шаг вперед», компенси­рующий названные отступления в развитии демократии, — это предложенное пре­зидентом создание Общественной палаты, которая должна стать гласом гражданско­го общества и контролировать действия правоохранительных органов, чиновничь­их структур. Нам неясно еще, как предполагается создавать такую палату, в каком составе, с какими полномочиями. Но зато хорошо известна судьба подобных, то есть созданных самой властью, органов контроля ее структур — судьба ленинских ра­боче-крестьянских инспекций, более позднего «народного контроля», а также «сове­тов при Чингисхане», как острят коллеги­ журналисты, типа президентского совета при Ельцине. Они неизменно превращались в органы, лишь имитирующие общественный надзор над властными структурами...

Хочется задать в этой связи более общий вопрос — в духе дискуссий древних схолас­тов: может ли создатель создать такой ор­ган, который будет его же контролировать? Можно, конечно, надеяться на это, но в та­кой же примерно степени, как и на успех в борьбе дружинников из народа с хорошо вооруженными террористами.

Кто же, кроме чиновников, не будет радо­ваться, если очередной эксперимент влас­тей все же удастся? Но сравнится ли эта уда­ча с деятельностью независимой от государ­ства прессы, которая по природе своей должна быть голосом гражданского общест­ва и средством обеспечения прозрачности в деятельности государственных органов? По крайней мере, можно сказать одно: сама Об­щественная палата не сможет эффективно действовать без опоры на такие СМИ.

Но почему я сопоставляю потенциальную эффективность создаваемого нового орга­на и прессы? Естественно, потому, что пресса и телевидение в последнее время ис­пытывают большой нажим со стороны вла­стей; на мой взгляд, в ущерб развитию граж­данского общества и в противоречии с вы­сокими заявлениями о важности этого про­цесса, необходимости его поддержки.

Известно, что с экрана наших телевизоров одна за другой исчезали самые популярные аналитические передачи. У каждой из них своя история, свои лежащие вроде бы на поверхности причины исчезновения, так же, впрочем, как и у исчезнувших или резко изменивших свое лицо печатных изданий. Од­нако чаще всего сквозь эти внешние проявления просматривается нечто более глубо­кое, а именно — действие инстинкта власти, суть которого — ее самосохранение или, употреблю неловкое слово, самоохрана.

Власть постоянно и чутко улавливает лю­бую опасность для себя, откуда бы она ни исходила. От свободных средств массовой информации она, кажется, исходит всегда, поскольку СМИ отражают малейшее недо­вольство населения, контролируют каж­дый шаг власти, инициируют в обществе мнения и действия независимо от власти, без ее одобрения, а порой и вопреки ее за­мыслам. Такова природа и, если хотите, смысл существования СМИ. Это-то и пре­вращает прессу и телевидение из инстру­мента государства в институт гражданского общества, способствующий самому его становлению и совершенствованию. Но это может ошибочно восприниматься властью как агрессия, и тогда она начинает действо­вать даже в ущерб собственным интересам. Вот строки из осеннего номера «Русского курьера»: «Журналисты, после выступле­ния Плигина выходите из зала! — скомандо­вала сотрудница пресс-службы Комитета Госдумы по конституционному законода­тельству и государственному строительству. Кажется, такое в Госдуме произошло впер­вые. В чем же дело? В нижней палате российского парламента состоялась необычай­ная встреча-консультация. Встречались члены рабочей группы по разработке анти­террористических поправок в законодательство. Консультируясь при этом с пред­ставителями национально-культурных и ре­лигиозных организаций».

Какую опасность для общества представля­ли в этом случае журналисты, их присутст­вие при обсуждении? Ответ очевиден: ни­какой. Какую пользу могло бы принести присутствие журналистов на встрече? Пол­нее и достовернее была бы информация общества о работе депутатов.

Но, к сожалению, ладонь какого-нибудь омоновца или охранника, закрывающая объектив телекамеры, становится символом нашего времени.

Прессу постоянно упрекают в том, что она выражает те или иные частные интересы в противовес общественным, говорят, что она продажна. Но что такое общественный интерес, если не абстракция? Разве что — частный интерес государственной бюро­кратии, выдаваемый за общественный. Об­щественный или, лучше сказать, общий ин­терес граждан (страны, региона) только и может родиться в процессе столкновения частных интересов, различных мнений, желательно, разумеется, с разрешением спора мирным, цивилизованным путем. Об­щественные институты, даже государство, могут этому способствовать, и свобода вы­ражения мнений, прежде всего через пе­чать, открытость во взаимодействии инте­ресов — наиглавнейшее для этого средство. Основной инстинкт власти должен бы ори­ентировать ее на бережную охрану СМИ — хотя бы по аналогии с законами природы: если в лесу уничтожают его санитаров, да­же, казалось бы, вредных хищников, вся живность деградирует.

И—надо разобраться с врагом

Нам объявлена война. Враг у ворот. Страна в осаде. Внутри страны действует пятая колонна. Надо сплотить нацию на борьбу с врагом.

Все это слова из выступлений наших выс­ших руководителей и высших чиновников, аргументирующие «укрепительные» ре­формы. На мой взгляд, эти «художествен­ные образы» лишь подменяют столь необ­ходимое сейчас точное, юридически и по­литически строгое определение происхо­дящего с нами, затмевают его реальный крайне опасный смысл.

«Враг у ворот» — слова из интервью одного из высших чиновников. Простите, у каких ворот? У Боровицких, У иных кремлевских? Ведь все другие ворота, включая и московские заставы, враг, если мы говорим об од­ном враге — террористах, многократно прошел. Или не об одном? Буквально следу­ющая за «воротами» фраза такая: «Фронт проходит через каждый город, каждую улицу, каждый дом». Так бывает, и так обычно говорят о гражданской войне, которой пока, слава богу, вроде бы нет. Помнится, хо­дил анекдот об одном из наших генераль­ных секретарей, будто, когда ему звонили или стучали в дверь, он надевал очки и по бумажке читал: «Хто там?» Но это был ста­рый и больной человек, а нами сейчас руко­водят в основном молодые люди. Почему же они не могут ясно и просто сказать нам, гражданам России, кто враг, «хто там», за воротами или на улицах, с кем идет война, против кого должна дружно восстать на­ция? Террористы — это, конечно, ясно, но ведь вроде уже установили, что терроризм бывает разный, террор используют различ­ные люди, в разных интересах и целях. И он действительно нетерпим во всех своих про­явлениях.

Ныне в обществе присутствуют и конкури­руют, по крайней мере, несколько точек зрения.

Самая простая и легко воспринимаемая из них — против России ведут войну чечен­ские сепаратисты, которые получают фи­нансовую поддержку прежде всего со сто­роны радикальных исламистов и вербуют наемников всех мастей (негр, который ока­зался среди убитых бандитов в Беслане, — просто наемник, не более того, он отнюдь не представитель африканского континен­та и не «вещественное доказательство» дей­ствия в нашей стране международных сил). Исходя из этих представлений, нужно, прежде всего, наладить нормальную жизнь в Чечне, искать опору в борьбе с террориз­мом в ее народе.

Другая распространенная версия — это вой­ на исламских фундаменталистов, радикалов уже не только против России, но и разви­тых стран, всего христианского мира. Этой точке зрения близка теория конфликта ци­вилизаций, одна из которых навязывает другой свой образ жизни, свои стандарты, не позволяя людям жить по собственным за­конам, в соответствии со своими традиция­ми, и на этой почве происходит «милитари­зация конфликта мировоззрений».

Третья точка зрения: против нас ведут борьбу некие мировые элиты, включающие государственных деятелей ряда стран, высших военных, финансовых воротил, владельцев транснациональных корпораций. Их цель — установление мирового господства: экономического, политического, идеологического и самообогащение не за счет захвата чужих территорий, как было прежде, а с помощью под­рыва могущества тех дер­жав, которые способны противостоять установлению такого господства (пожалуй, наиболее внятно и целостно эту концепцию изложил генерал Ивашов).

Не берусь анализировать и оценивать все эти взгляды, судить, что верно и что нет, тем более что они не подкреплены сколько­-нибудь серьезными, скажем, документаль­ными доказательствами. Склоняюсь скорее к первой точке зрения, множественные ак­ты терроризма в мире мне представляются не обязательно связанными между собой. Главное же, на что я хочу обратить внима­ние: даже названные три точки зрения настолько различаются в определении врага, нас атакующего, что предполагают совершенно разные формы отпора ему. Возника­ет вопрос: у нас нет разведки, нет аналити­ков, нет ученых, мобилизовав которых на­ши высшие власти могли ясно ответить, с кем именно нужно бороться, собрав все си­лы нации?

Такая же спутанность сознания обнаружи­вается и в рассуждениях о том, находится ли страна, в самом деле, в состоянии войны. Нас так упорно убеждают, будто мы живем в военное время, что возникает подозрение: не готовится ли кто-то поступать с нами по законам военного времени? Старшие поко­ления нашего народа хорошо знают, что это такое. Например, за опоздание на рабо­ту на 20 минут — суд и тюрьма. Во время воздушной тревоги решил прикурить папирос­ку — возможно, сигналишь врагу, что здесь важный военный объект, который нужно бомбить, за что могли расстрелять на мес­те. Надеюсь, что такого уровня репрессии уже или пока невозможны. Но ведь хватают людей по подозрению в причастности к терроризму, обращаясь с ними как с реаль­ным врагом (примеров в СМИ предоста­точно). У властей, у милиции «состояние войны» уже стало аргументом при осуще­ствлении ряда действий, нарушающих пра­ва человека, включая и сужение демократи­ческих прав в ходе политической рефор­мы. Опять-таки вспоминается крылатое вы­ражение времен Второй мировой войны: когда совершался какой-нибудь неблаговид­ный или противозаконный поступок, гово­рили: «война все спишет». Может, с надеж­дой на это, на списание чего угодно, нам и говорят так упорно о войне? Между тем право объявлять военное положение у нас не относится к прерогативам военного ми­нистра, начальника генштаба или кого-ли­бо иного, кто сейчас охотно объявляет о со­стоянии войны или грозит нанесением пре­вентивных ударов по террористам, на чьей бы территории они ни находились. Соглас­но статье 87 Конституции РФ Президент Российской Федерации является Верхов­ным Главнокомандующим Вооруженными силами страны, и в случае агрессии против РФ или непосредственной угрозы агрессии он вводит на ее территории или в отдель­ных ее местностях военное положение с не­замедлительным сообщением об этом Сове­ту Федерации и Государственной думе. Ре­жим военного положения определяется фе­деральным конституционным законом, то есть все это строго оговорено, прописано, но ничего похожего у нас опять-таки, слава богу, нет.

Если уж по примеру моих оппонентов пред­лагать рецепты в форме лозунгов, то я бы сказал так: нам нужно сохранить Россию, страну и нацию, опираясь на силу демокра­тии, на укрепление структур и авторитета гражданского общества. Это было бы ша­гом вперед в любом измерении.