Оглавление:
К читателю
Тема номера
Вызовы и угрозы
Верховенство права
Историческая политика
История учит
Гражданское общество
Россия и Европа
Точка Зрения
СМИ и общество
Концепция
К 85-летию М.К. Мамардашвили
Nota bene
№ 68 (2-3) 2015
Российское общество: реалии и химеры

Поговорим о том, что в последние годы часто оказывается в центре политических дискуссий, — о нашем народе, его интересах и устремлениях и особенностях восприятия действительности. В частности, хотелось бы понять суть тех пресловутых восьмидесяти шести процентов народа, которые довольны почти всеми действиями власти, и четырнадцати процентов, которых, по-видимому, не все устраивает. Меня постоянно спрашивают, особенно иностранцы: неужели вправду настолько велика поддержка? Может быть, люди чего-то не понимают? Может, все это свойство народа? Действительно, есть две крайние точки зрения. Первая сводится к тому, что таков народ, и власти ничего другого не остается, как идти вместе с народом, выражая его интересы и чаяния.
Вторая точка зрения иная: народ настолько легковерен, что становится жертвой массированной пропаганды. А пропаганда настолько мощна, настолько умела, что может одурачить подавляющее число людей.
Попытаюсь сформулировать свое понимание того, что происходит у нас в этом взаимодействии власти и народа. Все тут не так просто. Нельзя говорить, что у нас народ такой. Но точно так же нельзя считать его и жертвой пропаганды. Это взаимодействие гораздо более сложное, гораздо более комплексное, и оно способно генерировать серьезные последствия для судеб страны.
Первый вопрос, который меня заинтересовал: а вообще надо ли авторитарному режиму обращаться к массовому сознанию и рейтингам? Если режим авторитарный, зачем ему вообще оглядываться на общественное мнение? И я пришел к выводу, что даже для авторитарных режимов состояние массового сознания и общественного мнения исключительно важны. Во-первых, потому, что высокие рейтинги власти решают проблему ее легитимности. Ведь если в стране, по сути, нет свободных выборов, то, как иначе власть может получить легитимность?
В научном обороте приняты три вида легитимности. Легитимность может быть основана на традициях. Ну, например, господство Романовых, или каких-нибудь Бурбонов, или Гогенцоллернов. На чем строится их легитимность? На династической традиции, «божественном праве» на власть.
Вторая форма легитимности — революционная. Примером ее являлась большевистская партия. И те из нас, кто постарше, помнят, что весь советский нарратив, то есть повествование о прошлом, строился на Октябрьской революции. И вот эта революционная легитимность тоже очень важна. Примером такой легитимности сейчас является коммунистическая партия Китая. В Китае ведь тоже нет свободных выборов, но партия легитимна. На чем строится ее легитимность? На двух опорах. Первая: после Второй мировой войны китайские коммунисты во главе с Мао Цзэдуном победили в гражданской войне армию Чан Кайши и создали Китайскую Народную Республику. И второе основание легитимности компартии — это экономический рост, который начался при Дэн Сяопине в семидесятых годах и продолжается до сегодняшнего дня.
Для размышления две интересные цифры: с начала реформ (1978) ВВП Китая вырос в двадцать пять раз. В России с момента образования ее в нынешнем виде, с 1991 года, — в четыре раза.
Китайский нарратив таков: компартия Китая победила японцев во Второй мировой войне и освободила страну от японских захватчиков, одержала верх в гражданской войне против режима Гоминьдана, создала современное государство, раздала землю крестьянам, а после 1978 года благодаря гению Дэн Сяопина возглавила самую успешную модернизацию в современном мире.
Конечно, китайцы понимают, что у них нет демократии, нет свободных выборов, нарушаются права человека. Но революционно-модернизаторский нарратив настолько силен, что он обеспечивает высокий авторитет китайского руководства. Плюс к этому они регулярно меняют начальников. У них генсек не может руководить больше двух сроков. И они меняют каждые десять лет команду политических и иных лидеров. Это создает образ новизны. Каждый раз возникают новые надежды, пересматриваются жизненные программы. В принципе это хорошо работающая система.
Революционная легитимность к сегодняшней российской политической системе неприменима, потому что нынешняя власть в России никак не связана с октябрьским переворотом, с созданием государства. И модернизационной легитимности у нас нет, потому что особых успехов в обновлении экономико-институциональной сферы не наблюдается.
Демократическая легитимность — это третий (рациональный) тип легитимности. Это когда претенденты на власть получают свою легитимность на свободных выборах, и ее у нас тоже нет.
Значит, у нас не действует ни одно из трех обоснований легитимности — ни традиционное, ни демократическое, ни революционное. Поэтому единственный способ подтвердить легитимность — обеспечить высокий рейтинг. И этот аргумент постоянно звучит: отвяжитесь от Путина, у него рейтинг под девяносто процентов. Точка. И этот аргумент, в общем-то, действует даже на наших западных друзей.
Главная задача в авторитарных государствах — легитимация лидера. А для этого нужен контроль массового сознания.
Особое состояние массового сознания и общественного мнения нужно для того, чтобы у властей была возможность проводить свою политику, в том числе непопулярную. Например, если, как сейчас, сокращаются заработные платы, ликвидируются больницы, хронически недофинансируются здравоохранение, образование, наука, культура, спорт, то общественное мнение может принять такую политику и не будет сопротивляться, если люди верят, что это необходимо.
Массовое сознание и общественное мнение нужно настроить так, чтобы оправдать репрессии в отношении оппозиции, не допустить ее до выборов. Опросы российского общественного мнения, например, показывают отрицательное отношение людей к НКО, к всякого рода активистам. А если это так, то и преследование НКО становится явлением общественно одобряемым. И можно проводить политику, заявляя: вот видите, люди тоже недовольны. Или — общественное мнение крайне негативно относится к зарубежному финансированию, следовательно, и его можно легко отменить.
Такое состояние массового сознания помогает авторитарному режиму выстроить ситуацию, когда политика правящей группы становится безальтернативной.
И последнее, самое, пожалуй, страшное, это то, что создается нужное общественное мнение для оправдания вмешательства в вооруженный конфликт на юго-востоке Украины. Приведу пример. Если бы не было этой гигантской пропагандисткой кампании про хунту, фашистов, бандеровцев в Киеве и так далее, то гораздо сложнее было бы вербовать добровольцев на юго-восток Украины. Гораздо сложнее было бы направлять туда военных. Могу сослаться на ставшее знаменитым интервью раненного под Дебальцево бурятского танкиста, которое, кстати, так никем и не было опровергнуто. Он рас сказывает, как его танковую часть подняли по тревоге в Улан-Удэ, и, закрасив номера танков, погрузили их на железнодорожные платформы. Привезли сначала в Ростов, потом в Донецк, и потом бросили на Дебальцево. Но наиболее интересна та часть интервью, где журналистка «Новой газеты» его спрашивает: «А зачем вы туда поехали?» И он начинает говорить, что в Киеве хунта, русских угнетали, их надо было защищать, и он пошел туда, потому что убежден, что мы делали правильное дело, и т.д.
Такое массовое сознание необходимо на случай войны, потому что люди не пойдут умирать и не пойдут убивать, если они в это не верят.
Поэтому мой первый тезис состоит в том, что не только для демократических систем массовое сознание, сознание общества имеет ключевое значение. В демократических обществах оно определяет, кто во власти, кто в оппозиции и т.д. А в авторитарных системах, где нет выборов, зачем, казалось бы, оборачиваться на общественное мнение? Но на самом деле и здесь оно жизненно важно, потому что дает возможность властям проводить необходимую политику, создавать режим безальтернативности, преследовать оппонентов и на крайний случай мобилизовывать людей на войну.
Второе. По поводу пропаганды, которая играет определяющую роль в формировании массового сознания. Это массированная, спланированная, целенаправленная, четко сфокусированная дезинформация общества в интересах тех, кто эту пропаганду осуществляет. Здесь очень важно, что для того, чтобы пропаганда была успешной, необходимо подавить альтернативные источники информации. Приведу примеры.
Рекомендую прочитать потрясающую книгу Энн Эпплбаум, изданную в этом году школой. За последние десять лет она выпустила два классических труда, которые стали бестселлерами. Сначала написала глубокое систематическое, абсолютно научное исследование о системе ГУЛАГа в СССР. А не так давно вышел ее такой же фундаментальный труд «Железный занавес», где рассказывается, как после 1945 года в восьми освобожденных Красной армией странах Европы были установлены тоталитарные режимы советского сталинского типа.
Представьте себе Польшу, Чехию, Венгрию, которая была вообще частью Австро-Венгерской империи. Как можно было в этих обществах в течение двух трех лет установить коммунистическую однопартийную диктатуру, притом, что коммунисты здесь до войны были маргинальными партиями и имели весьма слабое влияние.
Энн Эпплбаум описывает, какими были действия советских властей после освобождения этих стран.
Во-первых, они создавали местную тайную полицию — аналог НКВД — КГБ. В каждой стране это называлось по-своему, но суть та же самая. Кадры для этих подразделений готовились еще во время войны в Куйбышеве (это Самара). Сюда были переведены высшие учебные заведения НКВД СССР. И уже в годы войны, в 1942 — 1943 годах в Самаре в этой школе готовились национальные кадры для будущих спецслужб будущих социалистических стран. То есть туда набирали чехов, поляков, венгров, немцев в основном из числа коммунистов. И как только Красная армия приходила, тут же создавалась тайная полиция. У них заранее были заготовлены списки людей, из числа лидеров общественного мнения, политиков и так далее, которых необходимо было изолировать. Но занимались не только этим. Они, конечно, арестовывали и нацистских преступников, и пособников нацизма. Но параллельно с этим зачищали политическое поле в этих странах для создания и поддержания диктатуры.
Во-вторых, они брали контроль над радио, как главнейшим средством массовой информации в ту пору. В первые же дни после освобождения советские оккупационные власти брали под контроль радиостанции и начинали транслировать совершенно новый для местного населения нарратив.
Энн Эпплбаум пишет, что в Берлине была радиовышка и огромный радиоцентр нацистской Германии, который транслировал геббельсовскую пропаганду. Там даже штат особенно не поменяли, даже дикторы были те же. И они стали готовить и вещать населению Восточной Германии и Берлина новый контекст, напрочь отрезав население от иной информации.
Но самое интересное третье, что меня совершенно потрясло, — они стали заниматься в первые же дни разгоном НКО: студенческих советов, скаутских организаций, католических союзов, женских организаций, которые помогали особо потерпевшим жителям, кормили бедных и пр. То есть с самых первых дней громили НКО.
А позже начался процесс запрета оппозиционных партий, фальсификация выборов, репрессии против оппозиционных политических деятелей.
Итак, три ключевых элемента для установления и поддержания тоталитаризма: репрессивные структуры, контроль над информацией и разгром третьего сектора. Почему именно они стали ключевыми, понятно. Тайная полиция, как бы она ни называлась, занимается «разработкой» лидеров общественного мнения, тех, кто создает альтернативную картину мира, иные смыслы. Радио, а в наше время телевидение, это тот инструмент, который позволяет транслировать официальный нарратив на все население страны. По опросам общественного мнения, в России сегодня телевидение регулярно смотрят девяносто четыре процента населения! Ничто с этим не сравнится, никакой Интернет. Если вам изо дня в день транслируют определенную картину мира, то это, конечно, оказывает огромное воздействие на сознание.
Наконец, третье — НКО. Гражданское общество, ассоциации, неправительственные организации — это те горизонтальные векторы общества, которые могут формировать альтернативный неугодный власти нарратив. Но вопрос о политической оппозиции становится второстепенным в отсутствие среды, в которой она могла бы действовать и добиваться успехов.
Сейчас в России, к огромному сожалению, остается все меньше независимых источников информации, способных противостоять конформистской картине мира. В медиа-пространстве господствует массированное целенаправленное воздействие на человеческое сознание для формирования цельной, но при этом ложной картины мира. Эта картина должна поддерживать легитимность власти любой авторитарной страны, позволяя достигать своих целей — как внутриполитических, так и внешнеполитических.
Таким образом, у нас практически сошлись все факторы авторитаризма. Выстроена полицейская система, которая зачищает городское пространство от «непослушных граждан». В значительной степени монополизировано информационное поле. Даже в Интернете создана достаточно мощная система противодействия альтернативам. Я имею в виду не только блокировку сайтов, но и очень мощную провластную интернет среду. И сейчас в разгаре попытка разгрома третьего сектора. После чего картина будет уже завершенной.
Да, помимо стратегии есть еще, конечно, техника пропаганды. И она у нас абсолютно «блистательная». На эту тему есть прекрасная статья Валерия Соловья, профессора, заведующего кафедрой по связям с общественностью МГИМО, под названием «Как может почти вся страна сойти с ума». Он объясняет методологию и технические приемы манипулирования массовым сознанием. Ну вот, например, вам показывают Майдан. Горят покрышки, бегают обезумевшие люди. Монтаж как в хорошем голливудском фильме, каждый кадр 2 — 3 секунды, тревожная музыка, низкий мужской голос... И все, ваше сознание уже настраивается на нужную программу восприятия. Именно пропаганда создает нужную картину событий, демонизируя украинцев, называя их фашистами, сплошь бандеровцами, убийцами детей и прочее.
Но только ли пропаганда виновна в том, что результаты некоторых отечественных опросов буквально шокируют? Например, вскоре после показа по ТВ в марте этого года фильма «Крым. Дорога домой» Левада-Центр задал вопрос в связи с фразой Путина о возможности приведения в боеготовность ядерных сил России. 50 процентов опрошенных одобрило такой вариант, и лишь у 27 процентов он вызвал тревогу. Вообще в результате опросов много такого, что просто приводит в оторопь. Является ли это только следствием действия спецслужб, пропаганды, разгрома НКО? Или же все-таки само общество предрасположено к конформизму?
С моей точки зрения, пропаганда может быть успешной только тогда, когда она убедительна, когда общество в нее верит. Иначе говоря, помимо технических приемов и монополии нужна еще и содержательная убедительность социально-исторического нарратива.
Можно вспомнить в этой связи проект на ТВ в 1995 году «Старые песни о главном» и его продолжение в конце девяностых. Тогда как вспышка возникла вдруг ностальгия по советской музыке, советским песням, атрибутике. Потом в конце 2000-го вернулся советский гимн, и опросы показывали его массовое одобрение. Сейчас активно возвращается ГТО, ведется реабилитация фигуры Сталина. Возле Павелецкого вокзала в Москве установлен огромный щит под названием «Победители» — с его портретом, где воссоздается миф о его выдающейся роли в победе. Само собой, вы ничего не найдете при этом про ГУЛАГ, коллективизацию, убийство тысяч генералов и офицеров перед войной и прочие кошмары.
Шок от реформ девяностых годов породил естественную реакцию, спрос на старое, советское и досоветское. И в этой связи очень интересным документом является новая концепция отечественной истории, которую подписал Путин год назад. Это называется образовательным стандартом, по которому готовятся школьные и вузовские учебники.
Так вот, на мой взгляд, новый стандарт истории — это синтез, или я сказал бы так: механическое объединение двух нарративов — романовского и сталинского. Первый был создан Николаем Михайловичем Карамзиным. То, что мы знаем про русскую историю, — это Карамзин. В «Истории государства Российского» и в своей известной «Записке императору Александру I» Карамзин писал, что главное для России — это мощь, величие и только самодержавие спасет Россию. Суть романовского нарратива в том, что были хорошие цари, которые били врага, расширяли страну и делали ее более великой, и были слабые цари, которые этого не делали. Словом, история России при Романовых — это история блестящих побед и деяний. Разумеется, обсуждение крепостного права, ошибок, поражений и прочих неприятных вещей не приветствовалось.
Затем возник советский нарратив, большевистский, тоже концептуализированный в классической книге «Краткий курс истории ВКП (б)», которую хоть и не писал, но редактировал Сталин. Причем настолько, что переписывал целые страницы. Фактически этот сталинский нарратив тоже победоносный: большевики в октябре 17-го захватили власть, восстановили доведенную до ручки Романовыми и буржуями великую страну и под руководством коммунистической партии и лично товарища Сталина ведут ее к новым победам.
Наша новая концепция истории — это просто механическое объединение романовского и сталинского нарративов. Наши дети теперь будут знать, что цари молодцы, генсеки молодцы, потому что разбили врагов и увеличили территорию страны. Говорится и о репрессиях, но в том смысле, что были досадные ошибки, по большому счету оправданные, потому что все равно мы победили, а значит, молодцы. В этой «новой истории» говорится и о коллективизации, и о модернизации. А массовые репрессии тридцатых годов называются отходом от демократии. Так и говорится: «В тридцатые годы происходит отход от демократии». И с этим ведь не поспоришь: отход был от демократии и масштабы его до сих пор до конца не измерены.
Итак, задача у авторов концепции была довольно простая, мучиться не надо. Если все Карамзин написал, а большевики подправили, то нечего особенно выдумывать. И если двести лет идеи нарратива были удобны власти, то никакой проблемы нет пересказать историю, всякий раз адаптируя ее к новым условиям и задачам, не забывая главные ее постулаты.
Первый — это апология самодержавной власти, о чем Карамзин и написал Александру I. Тут как раз и возникла знаменитая полемика, в которой граф Сперанский выдвигал переход к конституционной монархии, то есть к ограничению самодержавия законами и институтами, например, создав народное представительство в форме Государственной думы. Верх тогда одержала консервативная концепция Карамзина, как наиболее подходящая форма политического устройства именно для России с сохранением образа самодержавного государства и монарха как отца народа, защитника и опекуна.
Второй постулат — апология величия государства, которое понимается исключительно в трех контекстах: военном, территориальном и геополитическом. То есть страна должна быть сильной в военном отношении, самой большой по территории и влиятельной в мировых делах, способной реализовывать свои интересы в глобальных пространствах. Геополитического величия Россия достигла при Петре I, когда она вошла в число пяти великих держав, а после 1945 года СССР стал одной из двух великих держав. Сейчас Россия пытается удержаться в тройке.
Третий постулат нарратива величия снимает вопрос цены, которую платит за него общество. Я был на ток-шоу Владимира Соловьева: спорили о войне, я говорил о Сталине и той колоссальной цене, которую заплатила страна, — о том, что можно было победить с меньшими жертвами, если бы репрессии не выбили талантливых военачальников еще до войны. Соловьев сформулировал свою точку зрения в том духе, что победа оправдывает любые жертвы, любые лишения, сколько бы людей мы ни потеряли.
Ведь как оправдывалось крепостное право в России? Оно дожило до 1861 года. Ключевым оправданием была необходимость создания ресурсов для армии — и для обороны, и для нападения. То есть во многом крепостное право было заморожено ради поддержания военного, территориального и геополитического статуса страны.
Четвертый компонент государственного нарратива — сакрализация власти, которая в разных формах реализовывалась в разных культурах. В Китае, например, верховный правитель считался «Сыном неба», получавшем от небесного божества высшую власть над всем сущим на земле. Если он следовал путем Дао, то есть всеобщему закону мира, то он вне критики. А если отступал (отдельный вопрос, как понимать отступление), то терял благодать Неба, а следовательно, и власть. В нашей политической традиции пожизненное правление скорее норма, чем исключение. Так было в царские и в советские времена. После Ленина Сталин ушел от власти, когда помер, Брежнев — тоже. Также закончилось краткосрочное правление Черненко и Андропова. Были, правда, два исключения: Хрущев, против которого организовали заговор, и Михаил Сергеевич Горбачев, который ушел сам, когда понял, что Советский Союз удержать невозможно.
Еще очень важный компонент нашей картины мира — идея вражеского окружения. Вся карамзинская история про это. Многие из нас помнят со школы, что сначала нас теснили тевтоны, потом нападала Орда. Потом мы Орду выгнали. Потом крымские татары. Даже Грозный бежал из Москвы, и крымский хан захватил город и пожег его. Потом поляки, шведы...
Кстати, почему из череды связанных с бесконечными войнами событий для празднования дня народного единства выбрали 4 ноября l612 года, когда Москву освободили от польских интервентов и самозванца? Строго говоря, было это не четвертого: тогда очистили только Китай-город, а Кремль поляки оставили 6-го. Вспоминают, что это была победа над поляками. Еще вспоминают, что это день иконы Казанской Божьей Матери. Но забывают об одном, что это был главный праздник династии Романовых, потому что именно это событие ознаменовало процедуру прихода к власти Михаила Романова в 1613 году, первого из нового рода российских монархов после Рюриковичей. Мы механически, на мой взгляд, сделали важной частью национального нарратива, да еще почему-то символом народного единства начиная с 2005 года праздник романовской династии.
Эксперт Школы известный американский историк-русист Ричард Пайпс иронизирует в этой связи: «Русские искренне убеждены, что тысячу лет, ведя исключительно оборонительные войны, они стали самым большим государством мира».
Мы же верим в это, не так ли? Ведь на нас всегда нападали, а мы всегда оборонялись. Очевидно, это противостояние вражескому окружению как раз и выгодно власти, так как оно позволяет править а) долго, б) бесконтрольно, в) оправдывать бедствия и лишения народа необходимостью величия государства, г) обогащаться, д) приносить в жертву милитаризации здравоохранение, науку, образование и гражданские отрасли и е) не нести никакой ответственности.
Но парадокс в том, что объективно народу это невыгодно. Гигантские средства идут на оборонку, элита обогащается, права народа не защищены, бизнес не развивается, о модернизации вообще забыли, и при всем этом поддержка действий власти, явно свидетельствующая о химерическом сознании общества.
Для нас абсолютом является величие государства, но понимаемое в трактовке XIX века — войны за территории, геополитическое влияние. Сейчас к ним добавился еще ряд компонентов: экономика и ее качество, технологии и инновации, знания и т.д. И, собственно говоря, на это делает ставку Китай. Мы же по-прежнему величие воспринимаем по-карамзински — война, территория, влияние. При этом у России два с половиной процента мирового ВВП. Китай подходит к двадцати. У Америки двадцать, у Европы примерно столько же. То есть три центра экономики — это ЕС, Китай, США. Если мы хотим величия, может быть, займемся реальным производством, наконец? Тогда у нас и военная мощь будет больше, просто потому что у нас будет больше денег на это. Нет, мы сейчас тратим последнее на военную мощь, добивая гражданский сектор. Я считаю это химерическим сознанием.
Какое может быть развитие, когда все властное государство-опекун препятствует развитию — появлению частной собственности, независимого суда и т.д.
Или наше представление о том, что мы особые, самые добрые, самые честные, самые сердечные, самые умные... Спрашивается, зачем тогда меняться и учиться у других? Если мы неспособны адекватно оценивать не только окружающий мир, процессы, вызовы и угрозы, но и самих себя, свое общественное, культурное, политическое и иное состояние. Страна с таким сознанием опасна и для себя и для других. Мы, к сожалению, потеряли в значительной степени связь с реальностью, что предопределяет тяжелые ошибки во внутренней экономической и во внешней политике и чревато большими рисками. Таков российский авторитаризм! Предлагаю все же классифицировать авторитаризмы. Обычно считают, что есть авторитаризмы эффективные и не эффективные. Классический пример самого эффективного в мире авторитаризма — Китай, который, как я говорил, с начала реформ вырос в двадцать пять раз и продолжает расти, став по паритету покупательной способности экономикой номер один в мире, обойдя США.
Однако, как правило, авторитарные режимы в большинстве своем неуспешны. В мире масса стран, где нефти и других ресурсов добывается все больше, а жизнью наслаждаются единицы.
Предлагаю провокационное разделение авторитарных режимов на прагматические и химерические, исходя из того, что авторитаризм может быть успешным, хотя я вовсе не поклонник авторитаризма вообще. Но авторитарный способ правления может быть успешен, если он рационален и прагматичен. Нельзя же отрицать, что есть такие примеры рационального авторитаризма, как Китай, Южная Корея при первых президентах, Сингапур при Ли Куан Ю, Чили при Пиночете, хотя этих примеров не так много. Что отличает рациональный авторитаризм? Это ясное понимание своего места в мире, реального расклада сил, своих слабостей и сильных сторон, максимальное использование этой реалистической картины мира для внутреннего развития страны. Реализм и прагматизм — как главные движущие силы развития и модернизации — способны при определенных условиях привести к демократической трансформации общества. Такие примеры в истории были.
А вот химерический авторитаризм основывается на ложной картине мира, используя для сохранения власти привычный для него нарратив и травму, например в нашем случае от неуспешных реформ девяностых годов, и одновременно поддерживая идеализированный образ успешности социализма.
Это химерическое сознание приводит к тому, что ложная картина мира, создаваемая элитами и поддерживаемая в сознании народа об особости нашего пути, о врагах, которые нас окружают, о спасительности «сильной руки», о внутренних врагах, об опасности гражданского движения, о необходимости вооружения для сдерживания Запада и так далее, как правило, делает авторитаризмы такого типа неуспешными.
Ключевым становится, таким образом, противопоставление между рационализмом и иррациональностью. И мы должны ответить себе: мы рациональное государство или иррациональное, которое строится на эмоциях, переживаниях, страстях? Мой вывод такой, что да, нам нужно возвращаться к демократии, к конституции, к верховенству закона, но для начала нам надо вернуться к здравому смыслу.

