Общая тетрадь

№ 69 (4) 2015

Необходимый и неизбежный выбор

Отношения России с Европой и в це­лом с Западом сегодня, мягко говоря, далеки от идиллии. Намеки на потеп­ление к кардинальным изменениям пока не привели. Обе стороны оста­ются в состоянии взаимного недоверия и напряжения.

Впрочем, есть и относительно хорошие новости. Поворот в противоположную от Запада сторону носит скорее декларативный характер. Разрыв политического партнерства не привел пока к изменениям на уровне повседневной жизни (если не считать ограничения ассортимента продуктов в результате торговых санкций со стороны России). Антизападная истерия в масс-медиа не затрагивает конкретных практик людей, по-прежнему ориентированных на европейскую моду, технические достижения и бытовой комфорт, ассоциирующихся с западным образом жизни.

Объявленный «поворот на Восток» провалился. В Азии Россия нашла очередную войну (на территории Сирии) и нового врага (в лице Турции). При этом Пекин на тесный союз с Москвой не спешит, предпочитая вести Новый шелковый путь из Китая в Европу мимо территории России, через Центральную Азию и турецкий Карс. Соседний Иран постепенно выходит из-под западных санкций и планирует заняться демпингом на нефтяном рынке — вряд ли это повод для тесного союза.

Меж тем, и в военной операции в Сирии, и в конфликте с Турцией Россия все сильнее нуждается, как мини­мум, в координации своих действий с НАТО и другими структурами евроатлантического сообщества. Текущий конфликт России и Запада еще далеко не исчерпан. Более того, не исключены его новые раунды. Однако в среднесрочной перспективе это может привести к довольно неожиданному результату, когда очередное «возвращение в Европу» снова станет главным в поли­тике России.

Парадоксы российской действительности

Если отвлечься от ленты новостей, про­сто выйдя на улицы Москвы, то можно увидеть явное несоответствие двух картин. Меньше всего российская столица похожа на осажденную крепость, а ее жители не выглядят как люди, участвую­щие в войне, тем более с Западом. Кроме вызывающих все меньше доверия дан­ных социологических опросов, нет ниче­го такого, что бы выдавало в русском человеке желание «повернуться к Европе задом». Напротив, таким европейским городом, как теперь Москва не выгляде­ла, пожалуй, никогда. Несмотря на рито­рику, власти наши так и не избавились от старого бремени «единственного евро­пейца». Иначе как объяснить повсемест­ное насаждение велодорожек, на которые большинство обывателей реагируют с таким же недоумением, как некогда на указ брить бороды и первые петровские ассамблеи. Не говоря уж о том, что ухуд­шение отношений с Западом странным образом совпало с ростом моды на преподавание на английском языке и требо­ванием зарубежных публикаций, которы­ми российские ученые должны теперь отчитываться едва ли не в обязательном порядке.

Россия почти воюет с Западом, но посмотрите, по каким образцам рефор­мирована российская армия? Чьим «сол­датам удачи» подражают наши «вежли­вые люди», чьи ошибки спешат повторить те, кто отправился, бомбить арабов на Ближний Восток? А кто научил наших генералов показывать журналистам рос­сийские базы в Сирии, не опыт ли амери­канцев в Ираке? Да и пресловутое «Ки­селев - ТВ» разве не скопировано с форма­тов массовых дешевых телеканалов в Америке и Европе? Нынешняя россий­ская пропаганда — лишь доведенная до крайности, еще более вульгарная копия западных аналогов. Войну с Западом, таким образом, российское руководство пытается вести, опираясь на заимство­ванные технологии, воспринятые и поня­тые специфическим образом.

Странным все это может показаться лишь на первый взгляд. Если мы внима­тельно посмотрим на свое прошлое, то ничего удивительного в наблюдаемом парадоксе не обнаружим. Все как раз достаточно стандартно. Более того, не исключено, что хотя бы одному из живу­щих ныне поколений, а может быть и всем, удастся увидеть не просто очеред­ное, но окончательное «возвращение в Европу», которое Россия с переменным успехом пытается осуществить в течение последних едва ли не пятисот лет.

Существующий конфликт с Западом может быть объяснен как естественное продолжение не прекращающейся евро­пеизации России. Более того, его резуль­татом станет вовсе не поворот куда-то в сторону от Запада, а, скорее всего, более тесное с ним сближение. Такова гипоте­за, подтверждаемая на материале исто­рии.

Война как способ стать Европой

Начать можно с самого очевидного при­мера, с реформ русского царя Петра I, которому отечественные «западники» обычно воздают должное в качестве родоначальника европеизации России. Собственно, о выходе из средневековья и начале зрелого Нового времени примени­тельно к истории нашей страны с уверен­ностью можно говорить именно с пет­ровской эпохи. И эта новая эпоха, несо­мненно, связана с прорывным приближе­нием России к Европе, что проявилось во многом: от перехода на европейский календарь и европейского платья на офи­церах и солдатах до европейской науки, литературы, живописи и архитектуры, появление которых коренным образом отличает Русь допетровскую и послепет­ ровскую Россию.

Разумеется, правы будут те, кто возразит, что петровские реформы европеизирова­ли Россию, хотя и масштабно по сравне­нию с предшествующим периодом, но все равно лишь частично. Изменения коснулись, прежде всего, армии, государственного аппарата, царского двора, служилого сословия дво­рян и верхушки богатых горожан. Правда и то, что многие заимствованные из Европы институты, такие как рекрутская армия и централизованная бюрократическая структура абсолютной монархии, довольно скоро в наиболее передовых европейских стра­нах были заменены на другие, в то время, как Россия оставалась оплотом «старого порядка» практически до Первой мировой войны.

Все так — европеизация и модернизация для России по-прежнему означают прак­тически одно и то же. И то, и другое до сих пор происходит, во-первых, фрагмен­тарно, затрагивая лишь отдельные сферы и социальные группы (с каждым разом все большие), во-вторых, путем заимствования в Европе далеко не всегда самых передовых образцов.

Не менее важно, однако, другое. Те, кто превозносит роль Петра, «прорубившего окно в Европу», как и те, кто его за это осуждает, и даже те, кто видит ограничен­ный и незавершенный характер петров­ской модернизации, обычно не соотносят в единой картине два факта. Первый при­мер ускоренной и радикальный европеи­зации России происходил на фоне оже­сточенной борьбы с одной из сильнейших на тот момент европейских стран. Север­ная война со Швецией, начавшаяся акку­рат в 1700 году, продолжалась 21 год, большую часть времени самостоятельного правления царя Петра. Ни для кого из историков не ceкpeт что наиболее важ­ные петровские реформы проводилась под влиянием этой войны, ставшей едва ли не главным стимулом всех преобразований. Если до нее европейские новации выглядели скорее, как царская забава, то в ходе противостояния с одной из наиболее мощных европейских сил, заимствование шведского опыта, как и опыта всей Европы, стало необходимым условием успешного ведения боевых действий. Европеизация при Петре I, как мы видим, была следствием прямого столкновения России с европейской культурой.

 Европейская реформа Петра неотделима от войны с Европой. Это звенья одного процесса, где амбиции участия в евро­пейской политике ведут к столкновению с европейской силой, а само это столкно­вение служит драйвером ускоренной модернизации и, как следствие, европеи­зации. Преодолевая изоляцию, Россия сталкивается с какой-то частью Европы или, как сегодня, с Западом в целом, но само это столкновение не отталкивает, а наоборот приближает, как минимум, на уровне восприятия опыта. Не удивитель­но, что итогом Северной войны и всей петровской эпохи стало более активное участие России в международных делах, в качестве одной из собственно европей­ских держав во главе с правящей дина­стией и элитой, чья европейская принадлежность больше не вызывала серьез­ных сомнений и возражений.

 Впрочем, царь Петр был вовсе не первым русским правителем, кто постучался в двери европейской политики. Странным образом «прорубленное окно» появилось примерно через два столетия после того, как состоялось первое «возвращение» России в Европу.

 Изобретение «особого пути»

Несмотря на все объяснения российской исключительности никуда не девается вопрос, можно ли считать Россию частью Европы или нет. На примордиальном уровне европейская принадлежность доказывается, пожалуй, даже лучше, чем на конструктивистском. Никакой Европы в современном смысле этого слова еще не существовало, как и не существовало России в том виде, как ее описывают, что наши «западники», что «славянофилы», но равнины, переходящие практически всюду одна в другую с востока на запад европейского континента, были всегда: четкой географической границы между Европой и Россией нет. Не удивительно, что на всем этом пространстве некогда расселились преимущественно племена индоевропейцев, а чуть позже в тех же географических пределах — условно от Атлантики, сначала до Волги, а позже и до Урала — утвердилось христианство. Так что теперь Европа для китайцев начинается за Амуром, собственно у нас, в России.

Различия проявляются в частностях. Если Паннония, относительно небольшая низ­менная равнина на среднем Дунае, заня­тая около 1000 года, пришедшими из-за Урала, венгерскими племенами, считалась «прихожей» Европы, то восточно­славянским племенам, предкам русских, украинцев и белорусов досталось место на лужайке и в саду. Просторно, но холоднее и менее защищенно. На холод, впрочем, как и на удаленность от согре­вающих европейскую душу античных руин, не меньше нашего могут пожало­ваться финны и шведы. Куда больше про­блемой на протяжении первых столетий русской истории оставалось соседство с азиатскими степями, откуда исходила действительно смертельная опасность. Монгольское нашествие XIII века, став едва ли не последней волной Великого переселения  народов в Евразии, не дви­нулось много западнее все той же Паннонии, зато полностью разорило земли Древней Руси. Превращение севе­ро-восточных славянских княжеств в улус Золотой Орды разными историками трактуется как первое реальное отделение России от культурного и политиче­ского пространства Европы.

Парадоксальным образом, многие рус­ские сегодня не боятся Европы как какой­-то страшной угрозы, наоборот, считают ее слабой, иногда даже достойной сочув­ствия. Но при этом к европейцам, к тем, кого с древних пор называют «немцами», относятся, как правило, с пиететом, ува­жая их технические знания и материаль­ное благополучие, а то и завидуя. Не последнюю роль в этом, вероятно, играет коллективная память, уходящая корнями в средневековье. Феодальные, вечно дробя­щиеся, воюющие друг с другом королев­ства и рыцарские ордена не могли представлять какой-либо реальной опасности, не претендовали всерьез на русские земли. Отдельные попытки экспансии, как хрестоматийно известная высадка неболь­шого отряда шведов на Неве или захват Пскова тевтонами в 1240 году, при первом же серьезном сопротивлении останавли­вались. Соперничество очень быстро менялось на сотрудничество, как это про­изошло в отношениях Ливонии и Новгорода.

Другое дело, что на пути России в Европу лежал синдром отставания. Выйдя в конце XV века из 300-летнего ордынского ига, объединенное вокруг Москвы Российское государство по форме, конечно, напоминало централизо­ванные монархии Западной Европы. Но с точки зрения институтов, технологий, духовной и материальной культуры, ока­завшаяся на пороге раннего Нового вре­мени, Московия все еще оставалась в европейском же раннем средневековье. Рыцарские и цеховые правила, магдебург­ское право и городские вольности, уни­верситеты и европейский гуманизм — отсутствие всего этого ставило Россию вне Европы не географически и не расово, но структурно. Примерно тогда же в Московском царстве был сконструирован первый собирательный образ Запада как пространства «неправильного» христиан­ства, отклоняющегося от основ право­славного «Третьего Рима». С точки зрения этой и последующих мессианских док­трин, время от времени охватывавших русские умы, Запад был обречен погиб­нуть, однако вопреки идеологическим построениям он не только продолжает существовать, но остается примером развития для всего мира, включая Россию.

Приобретение изначально отсутствовав­ших, но необходимых для существования и развития институтов составляет содер­жание российско-европейских отноше­ний на протяжении всей истории Нового времени до наших дней, где сначала отдельные европейские страны, затем Европа, как более-менее, единое понятие, наконец, Запад целиком — выступают интеллектуальным и технологическим донором догоняющей России. При том, что совпадения структур не получается достичь по сию пору.

Незавершенная европеизация

Каждый раз Россия «возвращается» в Европе так происходит на протяжении едва ли не половины тысячелетия. При всем скепсисе в отношении цикличности истории, нельзя не обратить внимания: примерно каждые 100 лет, с конца XV века, на рубеже столетий Россия пережи­вала волны все большей и большей евро­пеизации.

Сам факт образования Российского цент­рализованного государства, правители которого в поисках легитимности власти апеллировали к европейской и даже древ­неримской истории, по опыту соседних европейских государств издали законода­тельный статут, разделив подданных на сословия и через какое-то время начав собирать их представителей на Земские соборы — все это, как и «прилетевший» из Европы двуглавый орел, в более позд­нем описании выглядело именно «возвращением в Европу». Путь, увы, оказал­ся долгим. В конце XVI века Борис Годунов отправил на учебу за границу первых дворян, почти на полстолетия в России установилось подобие выборной монархии, как в соседней Польше. Конец XVII века, помимо собственно, кануна петровских реформ ознаменовался пер­вым участием России в европейском союзе против турецкой угрозы. В конце XVIII столетия были уже и Московский университет, и дворянские вольности и даже городские советы, так что выход на сцену русской интеллигенции с едва ли не первым вопросом о месте своей стра­ны в Европе оказался вполне закономер­ным. В 90-е годы XIX века, оставаясь в залоге политической реакции, Россия, тем не менее, пережила мощную волну индустриализации, когда экономические реформы графа Витте открыли дорогу за­падным инвестициям в экономику. В не­давние «лихие 90-е» мы о таком лишь могли мечтать, но и опыт последних десятилетий для многих в России связан с приобщением ко все новым и новым практикам, приходящим несомненно с Запада, из Европы.

Этот транзит России, занявший последние полтысячелетия, не был, конечно, линей­ным и бесконфликтным. Каждая волна европеизации вела к тому, что Россия начинала чувствовать в себе новые силы, и, как следствие, проявляла большие амби­ции на международной арене. Подобная ситуация сама по себе не могла не вести к столкновению с другими силами — в пер­вую очередь в соседней Европе. Каждая волна европеизации сопровождалась оче­редной войной, и независимо от того, чем эта война заканчивалась для России, пора­жением, как Ливонская и Крымская, или победой — война с европейцами заставля­ла у них же и учиться. Этот механизм мы наблюдаем в действии и сегодня с извест­ными поправками на ситуацию, когда открытое военное противостояние с Западом вряд ли возможно. Уместен, однако, вопрос, как долго еще Россия будет «воз­вращаться», заимствуя у европейцев все больше и больше, но, так и не составляя с ними целого?

Глубокое отчаяние сегодняшних российских западников, как и агрессивное мрако­бесие сторонников «особого пути» смотрятся особенно странно на фоне того, как на самом деле далеко зашла российская европеи­зация. Но чем ближе стано­вится Россия к Европе, тем острее и болезненнее чувствуется разница. Рефлексия, начавшаяся с Радищева и Карамзина в 1790-е годы, полвека спустя расколола русскую интеллигенцию на «западников» и «славянофилов», затянувшийся спор которых сегодня достиг, пожалуй, верши­ны фарса. Последние слова партии про­тивников Европы должны были прозву­чать именно так, как они звучат сегодня, чтобы все запомнили — нет ничего более пустого и бессмысленного, чем апология «особого пути» и прочие сегодняшние, какие-то уже постнеославянофильские измышления.

Меж тем, за шумом о «цивилизационных различиях», «закате Запада», «особом культурном коде», «почве» и только что не другой группе крови, скрывается простая и всем очевидная истина. Сегодня Россия не Европа, или, вернее сказать, не вполне Европа, не потому, что в ней построено недостаточно много велодорожек, а пото­му что все эпизодические заимствования обходят стороной то главное, что мы давно уже должны были бы перенять из повседневной европейской практики. Речь, страшно сказать, о современном европейском государстве, или о демокра­тии, как ее принято понимать сегодня на Западе и во всем развитом мире.

Российская феодальная империя, россий­ская военно-феодальная бюрократия и российская феодально-зависимая интел­лигенция на всех этапах своего существо­вания игнорировали самое важное и самое сложное — европейскую рациона­листическую традицию понимания поли­тики. Потому мы до сих пор не в состоя­нии решить задачи, элементарные для любого европейского школьника: найти баланс между свободой и законом, понять естественное происхождение равенства притязаний, признав необходи­мость правового равенства без исключе­ний. Восприняв однажды демократию исключительно как «власть народа» и проигнорировав при этом принцип верхо­венства закона, мы, похоже, разуверились в возможности демократического правле­ния как такового, видя в нем лишь временную стадию «отсутствия порядка» при переходе от одной тирании к другой. Не говоря уж про упорное непонимание, почему разделение властей, сменяемость правителей, независимые суды, свобода слова, соблюдение прав человека не толь­ко не ослабляют государство, но наоборот, укрепляют его как ничто другое.

Доминирующим идеалом «сильного» государства остается империя Николая I, проигравшая первую крымскую войну. В период его правления, между прочим, Россия состояла в европейском союзе. Это был Священный союз европейских императоров, сложившийся после побе­ды над Наполеоном. Однако кончилось все взаимной обидой. Русский царь не хотел считаться с переменами, происхо­дившими в мире, как огня боялся рево­люций и демократии, лелеял крепостничество и укреплял «черту оседлости» — в результате потерял всякое уважение в Европе и вместо победителя стал изгоем. Как результат, поражение в большой войне, когда против России объедини­лись практически все ведущие европей­ские державы.

Задача, которую нужно решить

Итак, наблюдаемый конфликт России с Западом служит побочным эффектом российской модернизации и одновре­менно стимулом для ее продолжения. Окончательное преодоление сохраняю­щегося разрыва с Европой зависит не от географии и не от прошлого, а от измене­ния мировоззрения российского полити­ческого класса, а также от создания современной конкурентной и правовой политической системы. Сама Европа продолжает демонстрировать примеры развития в самых разных областях, бази­руясь на своем главном преимуществе, связанном с демократической политиче­ской структурой. Возможность построе­ния подобной структуры остается, не­ смотря ни на что, и у сегодняшней России. Более того, именно сейчас наша страна, как никогда, близка к реализации исторической задачи, требующей реше­ния вот уже несколько столетий.

Уникальность текущей ситуации заклю­чается в том, что Европа больше не может угрожать России. Разумеется, не потому, что Европа слаба — принципи­ально изменилась структура ее внутрен­ней и внешней политики. Тот Европей­ский союз, с которым граничит теперь Россия, больше не союз империй, дей­ствующих на основании принципов real politic XIX столетия. Это — скорее опи­санная у Канта «федерация республик», целью которой является поддержание взаимного мира не на основе подчинения одних и господства других, а в соответ­ствии с принципами равноправия и защиты свободы каждой входящей в такой союз страны. Этот проект нельзя назвать лишенным недостатков, но, несмотря на все трудности, он продолжа­ет существовать и развиваться, выступая ориентиром для всего остального мира. В сегодняшней Европе, на долю которой пришлось едва ли не большинство войн Нового времени, трудно представить боевые действия между Германией и Францией или Германией и Польшей — то, что никого не удивило бы еще менее столетия назад. Европейская интеграция в последние без малого 70 лет и собственно Европейский союз коренным образом изменили европейскую политику и саму Европу. Основой для этого стало повсе­местное установление того, что у Канта названо «республиканским способом правления». Такого внутреннего порядка, который предполагает личную свободу, верховенство закона и равенство перед ним всех граждан, разделение властей и представительную форму правления. Подобный способ правления включен ныне в обязательный стандарт, по которо­му европейская страна может быть отличена от неевропейской. Корень сегодняшних проблем в отношениях с Евро­пой состоит не в воображаемой военной угрозе с Запада, а в различиях между спо­собами правления.

По-прежнему пытаясь догнать Европу, Россия постоянно застревает в европей­ском прошлом, избегая ответов на давно назревшие вопросы и соответствующих направленных в будущее шагов. Сможет ли Россия осмыслить очевидные и необхо­димые для себя реалии? Хватит ли у нас на это исторического времени? Шанс, во вся­ком случае, остается. Очень важно не упу­стить момент, когда откроется очередная возможность для структурных изменений. Войти в Европу в политическом смысле слова сегодня означает стать демократией. Однажды это просто надо сделать, добившись давно требуемого результата.