Оглавление:
К читателю
Семинар
Тема номера
Гражданское общество
Историческая политика
СМИ и общество
-
Журналистика как власть и ответственность
-
Зачем нужны журналистика, литература, образование, если они ничего не могут изменить?
Точка зрения
Горизонты понимания
Наш анонс
Nota bene
№ 67 (1) 2015
Культур много, гражданство одно*

I. Наша тема из разряда тех, когда какие угодно ответы невозможны, ибо они лежат в полярных областях ... Мысль о том, что существует только один путь «современности», должна быть отвергнута, так как она совершенно не соответствует наблюдаемым фактам.
Во-первых, такую идею надлежит отвергнуть ввиду ее наивно колониалистского и империалистического содержания. Страны не образуют некий воображаемый ряд, в котором каждая страна следует в колее предшествующей. Ни одна африканская, азиатская или латиноамериканская страна не следовала в полной мере моделям европейской или североамериканской модернизации. Хотя было бы ошибкой отрицать отношения власти и подчиненности, посредством которых богатые и могущественные страны навязывали странам относительно слабым и бедным институты, верования, образовательную систему и т.д. И тем не менее линейный взгляд на процесс модернизации ошибочен. Многие страны после деколонизации, разумеется, сохранили некие элементы социальной и культурной ориентации метрополии, в особенности ее языка и зачастую правовых институтов. Однако защищать идею совершенного различия, отсутствия сходства между странами столь же нелепо, как и отстаивать противоположное мнение — о существовании одного единственного рационального пути модернизации. В теории промышленного управления давно отказались от тейлоровской идеи о «лучшем пути». То же необходимо проделать в контексте сравнения международного опыта. Действительность такова, что сегодня относительно немногочисленное меньшинство в промышленно развитых странах все еще отстаивает идею о том, что все страны должны следовать в колее «старых держав».
В исторической перспективе нам надлежит вспомнить, что европейские страны прошли весьма разными путями модернизации. Так, Великобритания и Голландия приняли принципы капитализма, защищая интересы купцов и банкиров и даже открыв им ворота в благородное сословие. Во Франции модернизация была инициирована государством, вступившим в союз с буржуазией против аристократии, стремившейся воспрепятствовать установлению абсолютной монархии. В Германии природа государства была иной: оно отождествляло себя с немецким народом, обладающим, так сказать, культурной или даже биологической идентификацией.
Что и говорить, в эпоху, когда Европа демонстрирует разве что не самый низкий уровень демографического роста в мире, кажется нелепым провозглашать абсолютное превосходство европейских экономических, социальных и политических процессов.
II. Большинство людей склонны признавать существование и положительные аспекты «мягкого» культурного разнообразия. Большинство согласно, что сильное, высокоцентрализованное государство оказывает негативное влияние на общество, пытаясь навязать ему однородную, единообразную модель социальных отношений, и в частности политики в отношении адаптации иммигрантов. Необходимость уважать культурные права меньшинств все шире признается не только по культурным, но и по вполне практическим причинам. Попытки сочетать современные универсальные законы с традиционными обычаями и установлениями предпринимаются и поныне. Так, к примеру, в Мексике в контексте общих Сан Андреасских договоренностей (1996), касающихся прав коренного населения страны, было достигнуто понимание, что принцип равенства мужчин и женщин Всеобщей декларации прав человека должен соблюдаться, несмотря на отсутствие такового в местных установлениях.
Все же такой мягкий плюрализм не решает наиболее острых проблем современности. Различные формы расизма и дискриминации, с одной стороны, и — с другой — направленные против Запада террористические акты, а также теократические или коммунитарные модели обществ не вписываются в единый концепт мягкого плюрализма и толерантности.
Это не означает, что толерантность и мультикультурализм бессмысленны и бесполезны. Их содержание определяется тем, что мы отказались от подходов, окрашенных в черный или белый цвет, как это было свойственно эволюционной философии истории, когда культурные и социальные факторы рассматривались в зависимости от их взаимного расположения на шкале, ведущей от традиционализма к модернизму или от консервативных установок — к прогрессивным. Эта вторая шкала еще более условна, чем первая, так как термины «прогресс» и «прогрессивный» донельзя заезжены коммунистическими диктатурами. Коротко говоря, единственное преимущество мягкого мультикультурализма и толерантности в том, что они противостоят радикальному мультикультурализму, при котором на одной территории сосуществуют раз личные культуры, часто противоречащие друг другу, и не только в религиозном смысле.
Мы живем в мире, в котором большинство обществ обладают многокультурным укладом, но при этом вспыхивают гражданские или международные конфликты, в которых противопоставляются так называемые цивилизации, например исламская, христианская, иудейская или индуистская. Необходимо прекратить поиски слишком «мягких» ответов и попытаться отыскать более реалистичные комбинации между единством и разнообразием во всех типах обществ.
Уважение к основным свободам каждого человека является частью общего понятия, которое мы именуем демократией, и соответствует светскому характеру общества как таковому. Причем «светское государство» не должно становиться инструментом борьбы с религиозными верованиями и обычаями. Уважение к политическим или религиозным меньшинствам подразумевает, что всякие меньшинства, равно как и представители большинства, принимают некие общие институты и формы общественной жизни.
В истории европейского континента защита национальных меньшинств часто означала национально-освободительное движение народов, которые пребывали в составе имперских держав. Проблемы, вызвавшие так называемое переселение народов в Центральной Европе в XIX веке, не могли быть решены посредством политики терпимости. На примере современных Каталонии в Испании и Квебека в Канаде мы видим довольно вялые национальные движения. Процесс практически угас в Квебеке и находится в ситуации самоограничения в Каталонии. Напротив, национальное движение басков приобрело военные формы, и его представители в стремлении к независимости многократно прибегали к насильственным методам борьбы. Эти и другие наблюдения ставят перед нами вопросы о существе основной проблемы: какими общими качествами должны обладать представители различных культур и религий, чтобы мирно уживаться на данной территории? Очевидно, что только «рыночных сил» недостаточно для функционирования мультикультурного общества. Но такой взгляд на проблему, при его кажущейся слабости, приводит к следующему фундаментальному выводу: сосуществование между культурами или религиями возможно только тогда, когда так называемые мировые цивилизации, подвергаются фрагментированию и утрачивают контроль над социальной, экономической и даже культурной сферой жизни. Мультикультурализм невозможен, пока люди преисполнены уверенности в том, что все экономические, социальные, культурные и религиозные идеи и практики полностью взаимосвязаны, образуя единую систему, которая противостоит автономным процессам в каждой области социальной и культурной жизни. Автономность экономического поведения весьма благотворна, как и автономность культурного или политического поведения.
Итак мультикультурализм невозможен без фрагментирования и, в предельном смысле, устранения цивилизации как некой глобальной системы. В Западной Европе и Северной Америке секуляризм и светская природа общества подразумевают отделение церкви или культурных и религиозных организаций от государства. Католическая церковь должна в полной мере отделиться от так называемого христианского мира, чтобы стать совместимой с понятием толерантности и культурной или религиозной свободы. Разделение между церковью и государством принимает разные формы в разных странах. Во Франции оно насаждалось со всяческой строгостью, даже жестокостью, и теперь практически всеобъемлюще, в США оно реализуется частично; в лютеранских странах и в англиканской Великобритании разделения в принципе не происходит, однако государственные церкви во многом утеряли реальную власть. До тех пор пока мы возглашаем — Gott mit uns! (нем. — Господь с нами!), невозможны ни демократия, ни мультикультурализм.
Сегодня проблема ислама важнее и тяжелее других. Однако заключение в данном случае должно быть таким же, как во всех остальных: религиозный плюрализм будет уважаться только в том случае, если религия отделена от культурных норм и форм общественной организации. Именно по этой причине католическая церковь утрачивает большую часть своего влияния и власти, особенно в сфере частной жизни и в вопросах сексуальных отношений, — религия не может более отождествляться с культурой как таковой. Подобного рода конфликт приобретает особую остроту в отношениях с исламскими институтами, например в контексте общественного положения женщин. Чтобы заслужить право на защиту, религия должна отказаться от контроля над культурной жизнью, в частной и публичной сферах. Это не вопрос для свободного и открытого обсуждения. Исторически все религии довлели над политикой и культурой и были лишены безраздельного господства над социальной и культурной жизнью, снискав, со временем, признание на другой основе и даже получив право на защиту своего жизненного пространства. Там, где по-прежнему сильны традиционные социальные и культурные структуры и ценности, религиям сложно отказаться от прямого контроля над политической и общественной жизнью.
Справедливости ради надо отметить, что во многих случаях религия, отождествляя себя с национальными интересами, способна мобилизовать общество для сопротивления иноземному господству. Так было во многих частях Европы в XIX и XX веках. Однако сразу после обретения народами политической свободы церковь, которая еще недавно играла столь положительную роль, направляла свое влияние на противодействие мультикультурализму. Разногласия и борьба между разными исламскими конфессиями существенно затрудняют их отношения и тем самым резко отдаляют от типа отношений между различными христианскими церквями. Хотя Кемаль Ататюрк в Турции или Хабиб Бургиба в Тунисе провели реформы, придавшие их странам светский характер, гораздо чаще наблюдаются политические движения, накрепко привязанные к исламу как идее и противопоставляющие себя всем разновидностям культурной свободы и мультикультурализма. Даже в Европе ислам, принимающий светскую природу общества и разделение между религией и другими аспектами культурной жизни, крайне невлиятелен.
Несколько слов об условиях сохранения многокультурного уклада. Фрагментирование так называемых цивилизаций — это скорее предварительное условие для подлинного преобразования культурной жизни. Но недостаточно устранить препятствия. Чтобы состоялись культурная и религиозная свобода и разнообразие, в обществе должны присутствовать некие позитивные элементы.
Движение к секуляризации убедило многих политиков и интеллектуалов в том, что эффективная рациональность, если она рассматривается как главный принцип управления, способна покончить с религиозными догмами и философией истории. Нужно ли говорить, что подобные утверждения опровергаются историческими фактами: религии не исчезли, а религиозные конфликты и войны столь же часты, как и в любой другой исторический период.
Нам необходим действительно позитивный аспект единства. Всякий анализ, основанный лишь на утверждении о постепенном размывании ценностей или на трансцендентных принципах, явно безуспешен. Единственный удовлетворительный ответ состоит в том, что существуют всеобщие права человека, превалирующие над всеми институциональными и экономическими аспектами общества. Вот почему необходимо защищать нашу концепцию «гуманизма» от секулярной проекции творческой энергии человека вовне. Если не принять мысль, что человеческая природа подразумевает способность и право каждого на мобилизацию внутреннего, чисто человеческого принципа легитимации своих действий; если не принять мысль, что современность существует только в той мере, в какой универсальные принципы, такие как разум и права человека, играют ключевую роль в личной и коллективной жизни, строительство мультикультурализма на прочных основаниях невозможно.
III. Сегодня главный враг мультикультурализма — это уже не абсолютная монархия, отождествляющая себя с религией или же с народом и языком. Именно глобалистское массовое общество преобразует народы и культуры мира в рынки, особенно в рынки массового потребления, массовых коммуникаций и средств массовой информации. Массовое общество — это в первую очередь общество без акторов, без нравственных и институциональных принципов.
Культурное многообразие не сможет выжить, если оно не станет увязывать защиту национальной или местной культуры или культуры меньшинств с положительными действиями, направленными против господствующей парадигмы.
Единственный путь избежать негативной трансформации — это не изолировать каждую национальную языковую или религиозную культуру в целях их охраны, а выступить против массового общества, разрушающего субъектность, традиции, нормы и представления. Все культуры должны быть заинтересованы в одном: не подвергнуться разрушению со стороны всемирного культурного рынка или авторитарного, теократического государства. Каждая культура должна защищать право человека создавать, использовать и передавать культуру, которая определяется в первую очередь посредством всеобщих ценностей рациональности и прав человека. Лишь универсалистские аргументы служат эффективными защитниками культурного разнообразия. «Очарования разнообразия» как такового недостаточно.
Однако контратака на общество массового потребления не может основываться на позитивном аспекте культурного плюрализма. Чтобы обладать силой, позволяющей противостоять массовому обществу и культуре, а также глобализированной экономике, необходимо давать приоритет культурам, определяющим самих себя в категориях универсализма. Так обстоит дело с основными религиями, с политической экологией, с разными формами феминистских движений и с защитой прав меньшинств — национальных, сексуальных, языковых или религиозных.
IV. Критики (и среди них постмодернисты) возразят, что они защищают мультикультурализм по более простым, менее драматичным причинам. Они стоят на позиции, что современным обществам более не присущ общий принцип единства. Нет единого централизованного ядра — своего рода агентства, способного контролировать образование, деятельность и досуг человека, знание национальной литературы и произведений искусства. Мультикультурализм сам по себе ни хорош, ни плох, скажут они, он естествен, потому что способность государства подавлять меньшинства все больше ослабевает. Господствующие группы озабочены экономическими процессами, которые приобретают все более глобальные масштабы, и их не пугает упадок национального языка или сосредоточение серьезных научных исследований всего в нескольких лабораториях, которые главным образом располагаются в США и в пяти или шести странах.
О таком подходе не следует судить в ценностных терминах. Он ни хорош и ни плох; единственный аргумент против состоит в том, что такой взгляд на вещи вещественно ложен.
Сознание национальной идентичности сильно в Соединенных Штатах и, равным образом, в развивающихся странах, особенно в крупнейшей из них — Китае. Лишь очень немногие китайцы считают, что до конца века они превратятся в «азиатских американцев». Индия больше любой другой страны выказывает заинтересованность в сочетании традиций и инноваций. Та же тенденция, с разной степенью интенсивности, наблюдается в большинстве стран мира. Единственное важное исключение — это Западная Европа, где большинство людей уверены, что их национальная идентичность и универсалистская роль их стран принадлежит прошлому.
V. Итак, все говорит о том, что европейцы все менее склонны проявлять интерес к разнообразию и самобытности, так как в молодом поколении ничтожно сознание собственной истории.
Сегодня культурные воззрения, стремительно растущие в Западной Европе, близки к ксенофобии, к неприятию иностранцев и в особенности иммигрантов. Ксенофобия так же сильна в североевропейских, как и в южноевропейских странах, хотя на первый взгляд она сильнее в Северной Европе.
Образ мягкого, толерантного мультикультурализма, свободного от надзора централизованного государства, — это не более чем отвлеченное понятие. Мультикультурализм чаще воспринимается в негативном, чем в позитивном ключе. Чтобы сообщить ему положительное значение, нам необходимо в первую очередь подчеркнуть способность групп людей, объединенных культурными ценностями и социальными нормами, противостоять глобализованной массовой культуре и материальной и культурной притягательности экономических сверхдержав.
Защита культурного плюрализма не может ограничиваться защитой истории культуры, каковая во многом уже исчезла из памяти молодых людей. По-настоящему защитить его возможно только посредством сопротивления экономике глобализации и массовой культуре, ведь последняя устраняет культуру как переосмысление прошлого, необходимое, в свою очередь, для созидания осмысленного будущего. Надежная защита национальной или региональной культуры — это одно из главных условий для выработки здорового положительного отношения к культурному плюрализму, по крайней мере когда культуры, за пределами собственной идентичности и своеобычия, определяют себя как выражение общечеловеческого свойства создавать системы символов и выносить ценностные суждения.
Перевод с английского Марка Дадяна

