Общая тетрадь

№ 67 (1) 2015

Культур много, гражданство одно*

I. Наша тема из разряда тех, когда какие угодно ответы невозможны, ибо они лежат в полярных областях ... Мысль о том, что существует только один путь «современности», должна быть отвергнута, так как она совершенно не соответствует наблюдаемым фактам.

Во-первых, такую идею надлежит отвергнуть ввиду ее наивно колониалистского и империалистического содержания. Страны не образуют некий воображаемый ряд, в котором каждая страна следует в колее предше­ствующей. Ни одна африканская, азиатская или латиноамериканская страна не следовала в полной мере моде­лям европейской или североамериканской модерниза­ции. Хотя было бы ошибкой отрицать отношения власти и подчиненности, посредством которых богатые и могу­щественные страны навязывали странам относительно слабым и бедным институты, верования, образователь­ную систему и т.д. И тем не менее линейный взгляд на процесс модернизации ошибочен. Многие страны после деколонизации, разумеется, сохранили некие элементы социальной и культурной ориентации метрополии, в особенности ее языка и зачастую правовых институтов. Однако защищать идею совершенного различия, отсут­ствия сходства между странами столь же нелепо, как и отстаивать противоположное мнение —  о существова­нии одного единственного рационального пути модер­низации. В теории промышленного управления давно отказались от тейлоровской идеи о «лучшем пути». То же необходимо проделать в контексте сравнения между­народного опыта. Действительность такова, что сегодня относительно немногочисленное меньшинство в промышленно развитых странах все еще отстаивает идею о том, что все страны должны следовать в колее «старых держав».

В исторической перспективе нам надле­жит вспомнить, что европейские страны прошли весьма разными путями модер­низации. Так, Великобритания и Гол­ландия приняли принципы капитализма, защищая интересы купцов и банкиров и даже открыв им ворота в благородное сословие. Во Франции модернизация была инициирована государством, всту­пившим в союз с буржуазией против аристократии, стремившейся воспрепят­ствовать установлению абсолютной мо­нархии. В Германии природа государства была иной: оно отождествляло себя с немецким народом, обладающим, так сказать, культурной или даже биологиче­ской идентификацией.

Что и говорить, в эпоху, когда Европа демонстрирует разве что не самый низ­кий уровень демографического роста в мире, кажется нелепым провозглашать абсолютное превосходство европейских экономических, социальных и политиче­ских процессов.

II. Большинство людей склонны призна­вать существование и положительные аспекты «мягкого» культурного разно­образия. Большинство согласно, что сильное, высокоцентрализованное государство оказывает негативное влияние на общество, пытаясь навязать ему однородную, единообразную модель социальных отношений, и в частности политики в отношении адаптации иммигрантов. Необходимость уважать культурные права меньшинств все шире признается не только по культурным, но и по вполне практическим причинам. Попытки сочетать современные универ­сальные законы с традиционными обы­чаями и установлениями предприни­маются и поныне. Так, к примеру, в Мексике в контексте общих Сан­ Андреасских договоренностей (1996), касающихся прав коренного населения страны, было достигнуто понимание, что принцип равенства мужчин и жен­щин Всеобщей декларации прав челове­ка должен соблюдаться, несмотря на отсутствие такового в местных установ­лениях.

Все же такой мягкий плюрализм не решает наиболее острых проблем совре­менности. Различные формы расизма и дискриминации, с одной стороны, и —  с другой —  направленные против Запада террористические акты, а также теокра­тические или коммунитарные модели обществ не вписываются в единый кон­цепт мягкого плюрализма и толерантно­сти.

Это не означает, что толерантность и мультикультурализм бессмысленны и бесполезны. Их содержание опреде­ляется тем, что мы отказались от подхо­дов, окрашенных в черный или белый цвет, как это было свойственно эволю­ционной философии истории, когда культурные и социальные факторы рас­сматривались в зависимости от их вза­имного расположения на шкале, веду­щей от традиционализма к модернизму или от консервативных установок —  к прогрессивным. Эта вторая шкала еще более условна, чем первая, так как тер­мины «прогресс» и «прогрессивный» донельзя заезжены коммунистическими диктатурами. Коротко говоря, единственное преимущество мягкого муль­тикультурализма и толерантности в том, что они противостоят радикальному мультикультурализму, при котором на одной территории сосуществуют раз­ личные культуры, часто противореча­щие друг другу, и не только в религиоз­ном смысле.

Мы живем в мире, в котором большин­ство обществ обладают многокультур­ным укладом, но при этом вспыхивают гражданские или международные кон­фликты, в которых противопоставляются так называемые цивилизации, например исламская, христианская, иудейская или индуистская. Необходимо прекратить поиски слишком «мягких» ответов и попытаться отыскать более реалистич­ные комбинации между единством и раз­нообразием во всех типах обществ.

Уважение к основным свободам каждого человека является частью общего поня­тия, которое мы именуем демократией, и соответствует светскому характеру общества как таковому. Причем «свет­ское государство» не должно становить­ся инструментом борьбы с религиозны­ми верованиями и обычаями. Уважение к политическим или религиозным мень­шинствам подразумевает, что всякие меньшинства, равно как и представите­ли большинства, принимают некие общие институты и формы обществен­ной жизни.

В истории европейского континента защита национальных меньшинств часто означала национально-освободительное движение народов, которые пребывали в составе имперских держав. Проблемы, вызвавшие так называемое переселение народов в Центральной Европе в XIX веке, не могли быть решены посредством политики терпимости. На примере совре­менных Каталонии в Испании и Квебека в Канаде мы видим довольно вялые национальные движения. Процесс прак­тически угас в Квебеке и находится в ситуации самоограничения в Каталонии. Напротив, национальное движение бас­ков приобрело военные формы, и его представители в стремлении к независи­мости многократно прибегали к насиль­ственным методам борьбы. Эти и другие наблюдения ставят перед нами вопросы о существе основной проблемы: какими общими качествами должны обладать представители различных культур и религий, чтобы мирно уживаться на дан­ной территории? Очевидно, что только «рыночных сил» недостаточно для функционирования мультикультурного обще­ства. Но такой взгляд на проблему, при его кажущейся слабости, приводит к сле­дующему фундаментальному выводу: сосуществование между культурами или религиями возможно только тогда, когда так называемые мировые цивилизации, подвергаются фрагментированию и утра­чивают контроль над социальной, экономической и даже культурной сферой жизни. Мультикультурализм невозмо­жен, пока люди преисполнены уверенно­сти в том, что все экономические, соци­альные, культурные и религиозные идеи и практики полностью взаимосвязаны, образуя единую систему, которая проти­востоит автономным процессам в каждой области социальной и культурной жизни. Автономность экономического поведе­ния весьма благотворна, как и автоном­ность культурного или политического поведения.

Итак мультикультурализм невозможен без фрагментирования и, в предельном смысле, устранения цивилизации как некой глобальной системы. В Западной Европе и Северной Америке секуляризм и светская природа общества подразуме­вают отделение церкви или культурных и религиозных организаций от государст­ва. Католическая церковь должна в пол­ной мере отделиться от так называемого христианского мира, чтобы стать совме­стимой с понятием толерантности и культурной или религиозной свободы. Разделение между церковью и госу­дарством принимает разные формы в разных странах. Во Франции оно насаж­далось со всяческой строгостью, даже жестокостью, и теперь практически все­объемлюще, в США оно реализуется частично; в лютеранских странах и в англиканской Великобритании разделе­ния в принципе не происходит, однако государственные церкви во многом уте­ряли реальную власть. До тех пор пока мы возглашаем —  Gott mit uns! (нем. —  Господь с нами!), невозможны ни демократия, ни мультикультурализм.

Сегодня проблема ислама важнее и тяжелее других. Однако заключение в данном случае должно быть таким же, как во всех остальных: религиозный плюрализм будет уважаться только в том случае, если религия отделена от куль­турных норм и форм общественной организации. Именно по этой причине католиче­ская церковь утрачивает большую часть своего влияния и власти, особен­но в сфере частной жизни и в вопросах сексуальных отношений, —  религия не может более отождествляться с культурой как таковой. Подобного рода конфликт приобретает особую остроту в отношениях с исламскими институтами, например в контекс­те общественного положения женщин. Чтобы заслужить право на защиту, рели­гия должна отказаться от контроля над культурной жизнью, в частной и публич­ной сферах. Это не вопрос для свободно­го и открытого обсуждения. Исторически все религии довлели над политикой и культурой и были лишены безраздельно­го господства над социальной и культур­ной жизнью, снискав, со временем, признание на другой основе и даже получив право на защиту своего жизненного про­странства. Там, где по-прежнему сильны традиционные социальные и культурные структуры и ценности, религиям сложно отказаться от прямого контроля над поли­тической и общественной жизнью.

Справедливости ради надо отметить, что во многих случаях религия, отождеств­ляя себя с национальными интересами, способна мобилизовать общество для сопротивления иноземному господству. Так было во многих частях Европы в XIX и XX веках. Однако сразу после обрете­ния народами политической свободы церковь, которая еще недавно играла столь положительную роль, направляла свое влияние на противодействие муль­тикультурализму. Разногласия и борьба между разными исламскими конфессия­ми существенно затрудняют их отноше­ния и тем самым резко отдаляют от типа отношений между различными христи­анскими церквями. Хотя Кемаль Ататюрк в Турции или Хабиб Бургиба в Тунисе провели реформы, придавшие их стра­нам светский характер, гораздо чаще наблюдаются политические движения, накрепко привязанные к исламу как идее и противопоставляющие себя всем раз­новидностям культурной свободы и мультикультурализма. Даже в Европе ислам, принимающий светскую природу общества и разделение между религией и другими аспектами культурной жизни, крайне невлиятелен.

Несколько слов об условиях сохранения многокультурного уклада. Фрагменти­рование так называемых цивилизаций —  это скорее предварительное условие для подлинного преобразования культурной жизни. Но недостаточно устранить пре­пятствия. Чтобы состоялись культурная и религиозная свобода и разнообразие, в обществе должны присутствовать некие позитивные элементы.

Движение к секуляризации убедило мно­гих политиков и интеллектуалов в том, что эффективная рациональность, если она рассматривается как главный прин­цип управления, способна покончить с религиозными догмами и философией истории. Нужно ли говорить, что подоб­ные утверждения опровергаются истори­ческими фактами: религии не исчезли, а религиозные конфликты и войны столь же часты, как и в любой другой истори­ческий период.

Нам необходим действительно позитив­ный аспект единства. Всякий анализ, основанный лишь на утверждении о постепенном размывании ценностей или на трансцендентных принципах, явно безуспешен. Единственный удовлетвори­тельный ответ состоит в том, что суще­ствуют всеобщие права человека, прева­лирующие над всеми институциональ­ными и экономическими аспектами общества. Вот почему необходимо защи­щать нашу концепцию «гуманизма» от секулярной проекции творческой энергии человека вовне. Если не принять мысль, что человеческая природа подразумевает способность и право каждого на мобили­зацию внутреннего, чисто человеческого принципа легитимации своих действий; если не принять мысль, что современ­ность существует только в той мере, в какой универсальные принципы, такие как разум и права человека, играют ключевую роль в личной и коллективной жизни, строительство мультикультурализ­ма на прочных основаниях невозможно.

III. Сегодня главный враг мультикульту­рализма — это уже не абсолютная монар­хия, отождествляющая себя с религией или же с народом и языком. Именно гло­балистское массовое общество преобра­зует народы и культуры мира в рынки, особенно в рынки массового потребления, массовых коммуникаций и средств массовой информации. Массовое обще­ство —  это в первую очередь общество без акторов, без нравственных и институ­циональных принципов.

Культурное многообразие не сможет выжить, если оно не станет увязывать защиту национальной или местной куль­туры или культуры меньшинств с поло­жительными действиями, направленны­ми против господствующей парадигмы.

Единственный путь избежать негативной трансформации — это не изолировать каждую национальную языковую или религиозную культуру в целях их охра­ны, а выступить против массового обще­ства, разрушающего субъектность, тра­диции, нормы и представления. Все культуры должны быть заинтересованы в одном: не подвергнуться разрушению со стороны всемирного культурного рынка или авторитарного, теократического государства. Каждая культура должна защищать право человека создавать, использовать и передавать культуру, которая определяется в первую очередь посредством всеобщих ценностей рацио­нальности и прав человека. Лишь уни­версалистские аргументы служат эффек­тивными защитниками культурного раз­нообразия. «Очарования разнообразия» как такового недостаточно.

Однако контратака на общество массо­вого потребления не может основывать­ся на позитивном аспекте культурного плюрализма. Чтобы обладать силой, позволяющей противостоять массовому обществу и культуре, а также глобализи­рованной экономике, необходимо давать приоритет культурам, определяющим самих себя в категориях универсализма. Так обстоит дело с основными религия­ми, с политической экологией, с разны­ми формами феминистских движений и с защитой прав меньшинств — нацио­нальных, сексуальных, языковых или религиозных.

IV. Критики (и среди них постмодерни­сты) возразят, что они защищают мульти­культурализм по более простым, менее драматичным причинам. Они стоят на позиции, что современным обществам более не присущ общий принцип един­ства. Нет единого централизованного ядра —   своего рода агентства, способно­го контролировать образование, деятель­ность и досуг человека, знание национальной литературы и произведений искусства. Мультикультурализм сам по себе ни хорош, ни плох, скажут они, он естествен, потому что способность госу­дарства подавлять меньшинства все больше ослабевает. Господствующие группы озабочены экономическими процессами, которые приобретают все более глобальные масштабы, и их не пугает упадок национального языка или сосре­доточение серьезных научных исследова­ний всего в нескольких лабораториях, которые главным образом располагаются в США и в пяти или шести странах.

О таком подходе не следует судить в цен­ностных терминах. Он ни хорош и ни плох; единственный аргумент против состоит в том, что такой взгляд на вещи вещественно ложен.

Сознание национальной идентичности сильно в Соединенных Штатах и, рав­ным образом, в развивающихся странах, особенно в крупнейшей из них —  Китае. Лишь очень немногие китайцы считают, что до конца века они превратятся в «ази­атских американцев». Индия больше любой другой страны выказывает заинте­ресованность в сочетании традиций и инноваций. Та же тенденция, с разной степенью интенсивности, наблюдается в большинстве стран мира. Единственное важное исключение —  это Западная Европа, где большинство людей уверены, что их национальная идентичность и универсалистская роль их стран принад­лежит прошлому.

V. Итак, все говорит о том, что европей­цы все менее склонны проявлять интерес к разнообразию и самобытности, так как в молодом поколении ничтожно сознание собственной истории.

Сегодня культурные воззрения, стреми­тельно растущие в Западной Европе, близки к ксенофобии, к неприятию ино­странцев и в особенности иммигрантов. Ксенофобия так же сильна в североевропейских, как и в южноевропейских странах, хотя на первый взгляд она сильнее в Северной Европе.

Образ мягкого, толерантного мультикуль­турализма, свободного от надзора центра­лизованного государства, — это не более чем отвлеченное понятие. Мультикуль­турализм чаще воспринимается в негатив­ном, чем в позитивном ключе. Чтобы сообщить ему положительное значение, нам необходимо в первую очередь под­черкнуть способность групп людей, объединенных культурными ценностями и социальными нормами, противостоять глобализованной массовой культуре и материальной и культурной притягатель­ности экономических сверхдержав.

Защита культурного плюрализма не может ограничиваться защитой истории культуры, каковая во многом уже исчезла из памяти молодых людей. По-настояще­му защитить его возможно только посредством сопротивления экономике глобализации и массовой культуре, ведь последняя устраняет культуру как пере­осмысление прошлого, необходимое, в свою очередь, для созидания осмыслен­ного будущего. Надежная защита нацио­нальной или региональной культуры — это одно из главных условий для выра­ботки здорового положительного отно­шения к культурному плюрализму, по крайней мере когда культуры, за предела­ми собственной идентичности и своеобычия, определяют себя как выражение общечеловеческого свойства создавать системы символов и выносить ценностные суждения.

Перевод с английского Марка Дадяна