Общая тетрадь

№ 30 (3) 2004

Терроризм и демократия

Терроризм и демократия — предмет глубо­чайшей озабоченности и для Британии, и для России, и для всего мира. Как демокра­тия может сохранить себя, то есть остаться демократией и при этом победить такое не­сомненное зло, как терроризм? Сейчас, бу­дучи частным лицом, а не министром*, я могу говорить об этом свободнее, чем раньше.

Что значит «террор» или «терроризм»? Наши лидеры все время говорят о «войне против терроризма» (не очень удачный, на мой взгляд, термин). Большинство моих соотечественников при слове «терроризм» представляют себе прячущегося в афганских или пакистанских пещерах боро­датого мужчину по имени Осама бен Ладен. Тогда как гораз­до важнее, по моему мнению, пирамида власти, посред­ством которой этот самый бородач из пещеры управляет кошмарными событиями по всему миру. Конечно, было бы намного проще, если бы действительно существовала обычная пирамида власти, с которой можно иметь дело. Однако на самом деле мы видим нечто, напоминающее птичьи перелеты. Кто знает, почему птицы летают на та­кие большие расстояния по тем или иным маршрутам?

На мой взгляд, это явление — результат, прежде всего идейных споров и разногласий внутри самого ислама, ко­торые и привели к серии террористических актов по все­му миру — от Филиппин до Бирмингема. И начались они задолго до 11 сентября 2001 года. Так какова же их приро­да? Почему одни мусульмане воспринимают сегодня За­пад как источник знаний и модернизации, а для других это по-прежнему враждебная сила, в борьбе с которой до­пустимы любые средства, включая убийства и самоубий­ства? Дискуссии на эту тему ведутся не первый год, напри­мер, в Турции, и там пришли к выводу, что Турция должна не противостоять Западу, но включаться в него. Но дискуссии продолжаются и в этой стране, которая наиболее модернизирована и вестернизирована и хочет вступить в Европейский союз.

Существует и другое, более простое объяснение этого явле­ния. В прессе нередко можно встретить утверждение о том, что причина современного терроризма вовсе не в исламских разногласиях, а в бедности. Что именно бедность толкает людей к терроризму и порождает симпатию к террористам. Мне же это напоминает старый спор о природе революций, о которых в свое время Алексис де Токвиль справедливо заметил, что они происходят не от бедности и совершаются руками не самых бедных.

Действительно, Французская революция, как известно, началась во время экономического расцвета. Революция в России тоже произошла не до, а после отмены крепостного права. Шах Ирана был свергнут не до, а после того, как поднял уровень жизни большинства иранцев.

Поэтому, скажем, мне лич­но было бы более понятно, если источником терроризма была Африка — са­мый бедный континент мира. Но это не так. В Британии тоже живет немало бедных мусульман, прибывших из таких отсталых стран, как Бангладеш. Но почему-то и их терроризм не привлекает. Конечно, безработица может пос­тавлять террористам кадры, но и она не является его причиной. Не говоря уже об экономической помощи бедным странам, которая тоже его не останав­ливает. Причина терроризма явно в другом.

Как же мы, то есть наши правительства и мы сами, можем и должны в таком случае отвечать на террористический вызов? Учитывая, что Британии и Рос­сии он уже брошен.

Ясно, что для защиты граждан от насилия существуют органы правопорядка: разведка, полиция, армия, и они обязаны учиться противодействовать этой угрозе. Прежде всего, внутри страны. Но при возникновении новой угрозы они добиваются часто новых полномочий, и это создает проблемы, особенно для людей, живущих в демократических странах и подозрительно восприни­мающих любые попытки правоохранительных органов получить дополнительную власть.

Сошлюсь в этой связи на свой собственный опыт. Когда я был министром по делам Северной Ирландии и министром внутренних дел, я, естественно, стре­мился к соблюдению баланса между усилиями министерства по охране обще­ства от террористов и обеспечением прав граждан. Поскольку понимал, что общество не выражает большого энтузиазма в отношении расширения полно­мочий силовых структур. Наиболее подозрительно к этому всегда относились в палате лордов. Приведу три примера.

Первый — самый простой, эстетического характера. В Лондоне несколько лет назад возле здания парламента были установлены уродливые бетонные бло­ки, которые не позволяют прорваться к нему какому-нибудь самоубийце на грузовике, начиненном взрывчаткой. Нет сомнений, что это была необходи­мая мера. Но проблема в том, что она портит внешний вид здания и парламен­тарии на это реагировали.

Или, скажем, одно из самых знаменитых мест Лондона — маленькая улица под названием Даунинг-стрит, где живет премьер-министр. Когда я был школьни­ком, Даунинг-стрит была открыта для публики; по ней можно было гулять сколько угодно в нескольких ярдах от дома премьер-министра, никто никогда не спрашивал ваше имя и не проверял у вас документы. Сейчас эта улица блокирована, закрыта воротами, охраняемыми полицией.

Второй пример, или проблема. Сегодня любой иностранный гражданин, по­дозреваемый в причастности к терроризму, может быть в Британии задержан без решения суда и немедленно выслан, либо заключен под арест на неопреде­ленное время — если он не может вернуться в свою страну.

Третий пример. Мой преемник на посту министра внутренних дел внес в пар­ламент предложение о введении идентификационных карт, включающих пол­ную информацию о каждом гражданине. Предстояло выяснить, насколько быстро эти карты можно сделать обязательными, и каким образом убедить лю­дей, чтобы они постоянно носили их с собой. В нашей стране уже был такой опыт — такие карты вводились во время Второй мировой войны. Но после войны их отменили, и страна вернулась к нормальной жизни, когда никакой полисмен не имеет права задавать вам вопросы о вашей личности. Возможно, требование вновь ввести идентификационные карты, продиктованное борь­бой с терроризмом, правильное, но министр не смог убедить в этом парла­мент.

Все эти примеры показывают, почему возникает напряжение между потреб­ностью общества в охране порядка в условиях борьбы с террористами и соб­людением гражданских прав человека. Потому что мы не должны — и, на мой взгляд, это главное — позволить террористам запугать нас.

Не так давно я был в Кении — демократической африканской стране, находя­щейся в состоянии войны. И видел, что ситуация в ней сильно изменилась не столько из-за террористов, предпринявших две атаки (в Найроби и Момбасе), сколько из-за реакции западных стран, резко сокративших в результате поток туристов. Возможно, я ошибаюсь, но вывод и в данном случае напрашивается сам собой: существенны не столько действия «Аль-Каиды», сколько то, как мы реагируем на эти действия. И считаю, что наше Министерство иностранных дел поторопилось с рекомендацией британским гражданам воздержаться от визитов в Кению, с приостановлением деятельности консульств в этой стра­не, с отменой авиационных рейсов и т.п. Такими шагами мы явно помогаем террористам достичь одну из главных своих целей: ослабить или разрушить свя­зи хрупких демократий со странами Запада.

Любая страна имеет право на защиту от терроризма или иных насильственных действий, о чем ясно сказано в 51-й статье Хартии Объединенных Наций. И это право распространяется на дружественные нам страны. Именно поэтому, когда я был министром иностран­ных дел, британцы приняли участие в освобождении Кувейта, подвергшегося агрессии со стороны Саддама Хусейна. Поскольку Кувейт обратился за по­мощью, его право на самооборону перешло к нам, и мы должны были огра­дить его от агрессии. Как и в случае с Афганистаном, когда вместе с союзника­ми мы нанесли удар по талибам, поскольку они, не скрываясь, давали убежище лидерам «Аль-Каиды», включая Осаму бен Ладена, — тем, кто планировал ата­ки 11 сентября.

Допустимо ли вести переговоры с террористами? Инстинктивно наши лиде­ры склонны обычно отвечать «нет», и этот инстинкт, на мой взгляд, оправдан. Когда кто-то вместо политических методов использует методы террора, он тем самым лишает себя права быть участником переговоров. Но в действи­тельности не все так просто. Премьер-министр Маргарет Тэтчер тоже была страстным противником каких бы то ни было переговоров с террористами. Однако в процессе ближневосточного урегулирования перед ней как-то встал вопрос о встрече в том числе и с Ясиром Арафатом, возглавлявшим организа­цию, влияние которой распространялось на все арабские страны. А она этого не хотела. И обсуждала тогда со мной сложную для нее интеллектуальную проблему, с которой столкнулась. Она не могла встретиться с Арафатом, как виновником организации ряда террористических актов, но при этом регуляр­но общалась с двумя другими людьми, которые также ранее были террориста­ми: премьер-министром Израиля М. Бегином и президентом Зимбабве Р. Му­габе. Получалось, что террористы получают право быть стороной перегово­ров, когда приходят к власти, — очень неприятный вывод. Это напоминает строки Джона Хейвуда, жившего во времена Шекспира и Елизаветы I:

Мятеж не может кончиться удачей.

В противном случае его зовут иначе.

Помню также и другой случай, когда в британский кабинет министров посту­пило послание от Ирландской республиканской армии (ИРА) — террористи­ческой организации, воевавшей как против британских вооруженных сил, так и против мирного населения. В послании ИРА говорилось: «Война окончена. Что теперь?». После того как мы установили, что это послание действительно исходит от руководства ИРА, мы отнеслись к нему серьезно. Должны ли мы были отказаться от переговоров с террористами? Мы не отказались, и начал­ся мирный процесс. Его начал Джон Мэйджор и продолжил Тони Блэр. В ре­зультате в Северной Ирландии с терроризмом было покончено (хотя, разуме­ется, там еще достаточно сложных проблем).

Следовательно, подходить догматически к поставленному выше вопросу и за­являть, что недопустимы никакие переговоры с террористами, едва ли оправ­данно. Если у вас есть серьезные основания считать, что люди, виновные да­же в тяжелых преступлениях, хотят прекратить свою деятельность, то имеет все же смысл идти с ними на переговоры. Это сложный вопрос, требующий тщательного обдумывания.

Поэтому согласимся: как вооруженные силы за пределами страны, так и поли­ция, разведка, суды внутри страны, прежде всего, призваны подавлять, ловить и карать тех, кто виновен в планировании и осуществлении террористичес­ких актов. Хотя самого по себе этого, конечно, недостаточно. Не менее важ­но лишить террористов возможности пополнять свои ряды. Есть страны, на­селение которых страдает от терроризма, но при этом мешает полиции бо­роться с террористами, укрывая их, либо пополняя их ряды, что вполне объя­снимо. Если у кого-то убивают всю семью, то логично ожидать, что он захочет мстить и станет «бойцом сопротивления» или террористом.

Проблема эскалации насилия существовала в прошлом и продолжает сущест­вовать, напоминая замкнутый круг: одни применяют силу для разрешения конкретной ситуации, а подвергшиеся насилию люди со своей стороны также прибегают к насилию. Это происходит практически ежедневно на Ближнем Востоке, где палестинские террористы-самоубийцы взрывают магазины и ав­тобусы, убивая ни в чем не повинных израильтян, а те в свою очередь отвеча­ют им тем же. Использование оккупационных методов — с проверками и «за­чистками» — заведомо гарантирует в этом случае, что насилие будет продол­жаться, как мы видим это теперь и в Ираке.

Для успешного проведения политики, мешающей постоянному пополнению «армии террористов», необходимо, на мой взгляд, серьезное обсуждение этой проблемы с исламским миром — на всех уровнях. Надо показать мусульманам, что мы не крестоносцы и не навязываем им свои взгляды. Но у нас есть ощу­щение, что исламскому миру также нужны демократия и гражданское общест­во, чтобы стать современным. И это должно вырастать снизу, основываясь на собственном опыте египтян, иорданцев, марокканцев и других, а не достав­ляться с Запада на крейсерах и танках путем насильственной смены режима. Как я сказал в самом начале, выражение «война против терроризма» мне не кажется точным. Война предполагает победу, а в борьбе с терроризмом день победы вряд ли настанет. Но у нас есть шанс — если мы будем достаточно ум­ны — добиться постепенного спада террористической активности. Если у тер­рористов будет меньше поддержки, если условия жизни людей будут улучшать­ся, если будет преодолена фундаментальная враждебность к исламу.

В заключение, возвращаясь к Северной Ирландии, расскажу об отеле «Евро­па» — главной гостинице Белфаста. Когда в 1984 — 1985 годах, будучи минист­ром, Я приезжал в Белфаст, останавливаться в этом отеле было небезопасно — там все время что-то взрывали. Это был самый взрывоопасный отель в Европе. Теперь же это просто нормальный отель, жить в котором комфортно и прият­но. Почти никто не помнит, каким он был 20 лет назад. И это притом что в Се­верной Ирландии по-прежнему множество проблем. Так что это не славная на­ша победа; процесс нормализации не завершен и не совершенен. Но ситуация стала гораздо лучше, чем раньше. Почему? Потому что наше правительство, при всем своем несовершенстве, постаралось вникнуть в ирландский вопрос. Мусульманский вопрос, разумеется, гораздо масштабнее и опаснее, но я склоняюсь к тому, что его решение в принципе будет развиваться по сходному сце­нарию.

Перевод с английского Юрия Тиренко